Владимир Сотников - У сыщиков каникул не бывает

Он стремительно выскочил из-за перегородки. Иван Антонович стоял в это время поодаль и спокойно беседовал о чем-то с таможенником. Все ящики, кроме одного, уже были аккуратно закрыты. А в последний открытый ящик укладывали Сальвадора Дали.

– Куда? – Милиционер попытался остановить Пашку.

Но было поздно. Пашка мгновенно оказался рядом с вечно удивленным испанским художником. Сейчас казалось, что скульптура удивляется вместе с таможенниками и пограничниками: «А ты здесь зачем?»

Не вдаваясь в объяснения, Пашка дернул великого испанца за ухо, как провинившегося школьника! Щелкнула пружинка…

– Но нам же часы надо забрать! – уговаривала Анка милицейского полковника. – Это же Мефодиевы часы, то есть его бабушки, там даже дарственная надпись есть!

– Заберете, все заберете, – невозмутимо отвечал тот. – Что я, себе их оставлю? Да поймите вы, это серьезное дело, не можем мы вещественные доказательства направо и налево раздавать.

– Вещественные доказательства! – сердился Пашка. – Если бы не мы, видали бы вы эти вещественные доказательства… А еще говорили, у вас така-ая аппаратура!

– Насчет аппаратуры я сам удивляюсь, – слегка смутился полковник. – Ничего ведь не показала! Скульптура как скульптура…

– Помрет с горя моя Марксэна, – сокрушался Мифа, когда они ехали в автобусе обратно в Москву. – Обнаружит пропажу – и сляжет. Точно!

– Не помрет, – уверенно сказал Пашка. – Скажем, что с помощью ее часиков государственного преступника поймали, – она еще гордиться будет. Эти бабульки – они ж любят что-нибудь такое… Героическое! – добавил он снисходительно.

– Она своим внуком гордиться будет, – уточнила Анка.

Мифа так и расплылся в улыбке. И ребята вдруг поняли, что видят его улыбку впервые. Она у него оказалась добродушная, как у ребенка.

Хорошо, когда наступает весна. Но еще лучше, когда она кончается. Потому что сразу начинается лето, и можно уехать из надоевшей за год Москвы на дачу. А там все, конечно, будет как в первый раз!

«Вообще-то так всегда бывает, – размышлял Саня Чибисов, запрятывая поглубже в стол наконец-то ставшие ненужными тетради. – Когда возвращаешься куда-нибудь, первое время кажется, что приехал на новое место. А потом привыкаешь – и все то же самое».

Правда, он знал, что, когда вернется осенью домой, не все здесь будет таким, как прежде. Например, не увидит он утром, выгуливая Бармалея, высокого старика с рыжим пуделем Чубиком. То есть Чубика-то увидит, только выгуливать его будет художник Игорь. А прежний хозяин пуделя, оказывается, вовсе не собирался возвращаться в знакомый двор.

Новые хозяева, которым Иван Антонович заранее продал свою квартиру, еще не вселились туда. А где живет теперь бывший владелец, Саня не знает. Да и не очень хочет знать… В тюрьму его, во всяком случае, не посадили. Хотя и выяснилось, что во всех скульптурах было спрятано множество всяких старинных вещей вроде Марксэниных часов и яиц Фаберже. И никакая аппаратура не могла их высветить! Потому что глина, из которой были сделаны скульптуры, оказалась не простой. Дотошный Пашка выяснил, что в нее было добавлено какое-то вещество, которое отражало любые просвечивающие лучи. Потому Иван Антонович и настаивал на том, чтобы скульптуры были сделаны из его материала…

– Противно, – поморщился, рассказывая об этом, художник Игорь. – Как младенца меня обманул… Любитель искусства нашелся! Если бы собрались все, у кого он в свое время эти предметы старины конфисковал для своей коллекции, – очередь бы выстроилась. А теперь – заслуженный человек, мирный пенсионер… Штраф заплатил за попытку вывезти культурные ценности без соответствующего разрешения – и все неудобства.

Саня понял, что художник говорил о том времени, когда такие, как его «добрый сосед», арестовывали ни в чем не повинных людей. И спокойно забирали себе их вещи… Папа давно уже рассказал ему о годах репрессий. Правда, Саня все-таки не мог понять: почему же никто в те годы не возмутился такой несправедливостью?

Часы Марксэне, конечно, вернули. Как и предполагал Саня, они оказались совсем не «безделушкой», а уникальной вещью. Таких всего три штуки успели сделать на Втором Московском часовом заводе, где Марксэна когда-то работала. Она сама потом рассказывала Сане, Анке и Мифе, что это были опытные экземпляры. Хотели наладить массовое производство таких часов, но оказалось, что работа слишком тонкая, на конвейер ее не поставишь. Марксэна очень об этом сожалела, а Саня – ни капельки. Да это же хорошо, что произведения искусства невозможно делать на конвей-ере!