Лев Овалов - Помни обо мне. Повесть

- Сегодня сподобишься благодати… Комсомольцы подобны енкратитам, саккафарам, апотактитам и прочим еретикам…

Она долго втолковывала Тане что-то о саккафарах и апотактитах. Тане стало страшно, захотелось бежать, но не было ни сил, ни денег, ни документов.

«Смирись, смирись, - мысленно твердила она себе. - Возврата уже нет…»

Раиса опять ушла. Она то уходила, то возвращалась, недоверчиво поглядывая на девушку. А та и молилась, и плакала, и уносилась мыслями куда-то далеко-далеко. В Москву, в Третьяковку и еще дальше…

Она все время чувствовала себя на распутье. Хочется обратно, домой, в тепло, в привычную жизнь, а ветер гонит вперед, в дождь, грязь, слякоть и рядом безжалостные суровые люди, которые не позволят ни повернуть, ни убежать…

С каждым часом Раиса делалась все хлопотливее. День был на исходе. Слазила в дорожный мешок, достала длинную холщовую рубаху, подала Тане:

- Одевайся…

Никого не слышно, не видно. Таня подумала, что крестить ее будет Раиса: правила разрешают инокиням крестить обращенных, - и девушке стало грустно, что благодать на нее снизойдет через Раису.

Она все-таки осмелилась спросить:

- А кто же будет крестить?

- Одевайся, одевайся, - поторопила Раиса и с умилением возвела очи горе: - Старейшин преимущий приехал, сам хочет. Такой милости редко кого удостаивает…

Таня быстро скинула платье, вопросительно оглянулась.

- Все, все скидавай, - сказала Раиса.

Таня сняла белье, натянула рубаху, холст после вискозы показался шершавым, такой он был новый и чистый, и опять оглянулась. Раиса взяла ее за руку, Таня вскинула на старуху глаза.

- Старейший у ямы?

- Какая такая яма? - одернула Раиса. - У купели.

Во дворе никого, один лишь пес на цепи щурится на низкое солнце.

Не выпуская руки девушки, Раиса повела ее в огород.

Опустив глаза, шла Таня меж грядок, прислушиваясь, не идет ли за ее спиной Елпидифор…

Было очень тихо. Таня подняла голову и обмерла. Возле ямы справа старейший, еще какой-то инок с черной бородой, хозяин дома, а слева, отдельно от мужчин, жена Виктора Фроловича, их четырехлетняя дочка, девушка, которую Таня мельком видела в день приезда, и какая-то незнакомая старуха.

Все молчали, может быть, благоговея перед старейшим, а может быть, чтобы не привлечь ничьего внимания за забором.

Раиса подвела девушку к Елпидифору. Тане показалось, едва заметная улыбка пошевелила бескровные губы старца, но он тотчас сурово поглядел на свою паству и строго сказал:

- Стань лицом на восток.

Таня растерянно посмотрела на воду, на небо: не могла сообразить, где восток.

- Спиной к солнцу, - пришел ей на помощь Елпидифор, сам стал лицом к ней и перекрестился.

Все последовали его примеру. Началась служба. Елпидифор читал молитвы, Раиса заменяла хор, сипловатым дискантом подтягивала старцу. Иногда к ней присоединялись чернобородый и незнакомая старуха. Однако Тане казалось, что по-прежнему все происходит в тишине.

Вишня топорщила ветки, точно вырезанные из черного железа, понуро висели на раките узкие листья, тускло поблескивала в яме вода.

- Давайте, - негромко распорядился Елпидифор, став вполоборота к Раисе.

Старуха подскочила к девушке, принялась торопливо стягивать с нее рубашку.

Таня смутилась, ей стало стыдно, страшно.

- Что вы!

- Дура! - сердито буркнула старуха, продолжая стягивать рубашку.

Таня подняла руки к груди, краска стыда залила ей лицо.

- Входи, входи в купель, - быстро сказал Елпидифор, подталкивая ее в воду.

Таня полезла в яму, заспешила, оступилась, ушла ногами в тину, взбаламутила воду. Вода успела за день нагреться, была как парное молоко, доходила до груди, но Тане все равно было стыдно и страшно.

Елпидифор взмахнул крестом, отдал его Раисе, положил руки на голову Тане и стал с силой погружать ее с головой в воду:

- Крещается раба божия Таисия… Во имя отца… - Помог Тане высунуться. - Аминь!… И сына… - Опять погрузил ее голову в воду. - Аминь!… И святаго духа. - Окунул в третий раз. - Аминь… Выходи!

Надел на шею Тане медный крестик на коричневом шнурочке, услужливо поданный Раисой. Жена Виктора Фроловича накинула на плечи Тане простыню, наскоро обтерла, помогла побыстрей натянуть рубашку.

- Вот и окрестили тебя, Тася…

Ее даже не спросили, каким именем назвать! Теперь она, значит, Таисия…

Во дворе загавкал пес. Все тревожно взглянули на старейшего. Он все-таки дочитал молитву.

- Идите, - распустил он молившихся.