Евгения Овчинникова - Магия Зеро [litres]

Родители, в ужасе от собственной недальновидности, молча пробирались к месту назначения. На домах не было номеров, только изредка встречались потрепанные таблички с названиями улиц. Наконец мы нашли нужную улочку и сразу же попали под пристальный осмотр местных старушек и детей.

Хозяин квартиры, не замечая растерянности родителей, показывал комнаты, импровизированную кухню прямо в гостиной и крошечный туалет. Душ нависал в полуметре от унитаза, и папа спросил, почему нет занавески.

– Слишком мало места, – пояснил хозяин на едва понятном английском. И показал пальцем в пол. – Вода стекать вот сюда, потом дверь в туалет открыть, чтобы быть… быть… быть… – он вспоминал нужное слово, – сухой.

Позже мы пробовали повесить занавеску, но вода, как и говорил владелец, пробивалась через пластик, и ванная была мокрой.

– Ценного в доме не быть, не иметь, а то исчезнуть, – Винченцо закатил глаза.

– У вас есть какая-нибудь посуда? – спросила мама.

– Конечно! Есть все, в чем вы нуждаться! – с готовностью отозвался хозяин.

– Ну, это вряд ли, – прокомментировал папа по-русски.

Винченцо открыл буфет и показал маме несколько тарелок, разномастные кружки и кастрюли, покрытые слоем жира. Мама поморщилась.

Прощаясь с хозяином, мы увидели, что с порога дома напротив на нас с любопытством смотрят дети и бабушка. Папа вежливо улыбнулся, закрыл двери и опустил крючок. Повернулся к нам.

– Переехать сможем со следующей зарплаты, через месяц.

Мы с мамой закивали.

Но потом оказалось, что платить за квартиру в три раза меньше – очень приятно. Оставались деньги на более-менее нормальную еду, одежду, на поездки в соседние города и ежемесячные семейные походы в ресторан. Оказалось, что по сравнению с соседними улочками наша не такая уж узкая, а соседи хоть и многочисленны, но довольно тихие по итальянским меркам. И мы остались в Ортиджии.

Мама нервничала, потому что никак не могла сдать отчетность по гранту, который позволил ей, как шутил папа, «партизанить три года в Ленобласти» – то есть скрываться и тайно проводить исследования, чтобы оспорить результаты, подтасованные директором ее НИИ, и остановить выпуск вредного лекарства.

– Говорят, что не могут зачесть расходы последней недели. Но должны же мы были на что-то приехать! – сердито рассказывала она, в очередной раз вернувшись из университета Катании. – Чертовы бюрократы, из-за трех тысяч удавятся. Зато везде написали, что действующее вещество проходит последние испытания! И моя фамилия – последняя в списке!

История с грантом тянулась и тянулась, из-за нее маму не брали преподавать ни в один университет. Она не могла устроиться даже лаборантом.

– Бюрократия побеждает науку, – сказала она и стала искать подработку. Иногда были заказы на перевод диссертаций или научных статей для журналов. Когда заказов не было, она сидела за ноутбуком. Я заглядывала ей через плечо: университеты Торонто, Токио, Филадельфии, научные кафедры и много непонятных слов.

Денег все равно не хватало. Мы научились пользоваться бесплатной прачечной, ходить по музеям в бесплатные дни, записываться на бесплатные приемы к врачам и собирать опунции [5]  Кактус со съедобными плодами. Имеет кисло-сладкий вкус. у моря, чтобы не покупать их в супермаркете.

Море! Оно окружало наш островок – живое, настоящее, синее. До набережной было всего двести метров, а до пляжа – километр. Я ходила к морю каждый день после уроков. Темно-синее, почти черное у горизонта, оно светлело и становилось пронзительно-лазурным у берега.

Вездесущее итальянское солнце проникало в самые закрытые уголки и жарило даже зимой. Мне требовалось несколько слоев солнцезащитного крема и широкополая шляпа, чтобы не сгорать. Но мама радовалась жаре, теплые вещи тут были не нужны. Она принарядилась сама и накупила мне десяток платьев на распродажах.

– Приведем в порядок волосы, купим еще кое-какую одежду, подтянем английский, и все будет хорошо, – задумчиво говорила она, расчесывая мои длинные волосы.

Она взвешивала их на ладони, перебирала, подносила к глазам. Я смотрела на наше отражение в зеркале: подросток и худая женщина в белом. Тогда мне впервые пришло в голову, что она не имеет никакого права после трехлетнего отсутствия вот так распоряжаться моими волосами и говорить, что мне лучше изучать – рисунок или английский, но промолчала. Эти мысли появлялись каждый раз, когда она слишком уж откровенно говорила, куда мне следует ходить и что делать. Но в первое время я была как во сне от ее неожиданного возвращения, а потом протестовать было уже поздно. Она снова подмяла нас под себя. Снова мы делали и говорили то, что она хотела. Точно как до ее исчезновения.