Валерий Гусев - Похищение Черного Квадрата

И в это самое время в комнату вошел опечаленный Алешка и сообщил:

Завтра в школу пойду, Дим.

Не пойдешь, — сказал я, — потому что я тебя убью.

За что? — искренне удивился Алешка.

Я показал ему письма. А он даже не дрогнул.

— Дим, я тебе хотел помочь. Я видел, как ты в балеринку влюбился. Даже поглупел.

— Ты мне не помог, — безнадежно сказал я. — Ты меня опозорил. Рассказывай…

…Все оказалось очень просто. Когда Алешка решил мне помочь, он сообразил написать Ольге письмо от моего имени. Ну вроде того: ты мне очень нравишься, давай с тобой дружить. У него долго ничего не получалось. Тогда он вспомнил, что в бабушкиной шкатулке хранятся письма, которые наш папа писал нашей маме. Правда, тогда они еще были очень молоды и не были еще нашими родителями. Мама училась в институте, и ее послали на практику в далекий город. А папа в нее уже влюбился и писал ей нежные письма. Мама иногда в шутку признавалась: «Если бы не эти письма, я, может, и не вышла бы за него замуж».

Алешка беззастенчиво сдул папино письмо. Ну, только внес свои коррективы там, где текст не совпадал по существу и по времени. Вот почему ошибки в письме были не сплошь, а только в некоторых местах. Ну и про глаза он проворонил. Черные — голубые. Не обратил внимания. Но ведь он к Ольгиным глазам не приглядывался. Он смотрел на нее не такими глазами, как я…

Его рассказ меня растрогал. Я даже подумал о том, что как-то незаметно мы поменялись с ним ролями. До определенного момента я заботился о нем как старший брат. А теперь он заботится обо мне. Как младший…

Но одного черного места в этой истории нельзя оставить без внимания. И я сказал:

— Спасибо тебе, конечно. Но разве ты не знаешь, что чужие письма читать нельзя?

— Знаю, — удивился Алешка. — Но, во-первых, я их не читал, а списывал. А во-вторых, какие же они чужие? Они папины. А на аукционе, Дим, вообще чужие письма продают кому попало.

У этого мальца какая-то своя логика. Мне недоступная.

Надеюсь, Алтынскому ты письмо не послал?

А куда, Дим? На деревню дедушке в Париж? Он и без письма сам прискочит. Ты не понял, что ли?

Я уже ничего не понимаю. А Лешка невинно спросил:

Ответ Ольке напишешь? Я передам.

Вот что, Алексей Сергеич, — сказал я маминым голосом. — Как только приедем в Малеевку, ты сам все расскажешь Ольге.

Лучше ты расскажи, я не возражаю. У тебя лучше получится. — Он невинно улыбнулся. — А потом посмотри ей в глаза. И скажи: «Олечка, у тебя такие голубые глазки, что даже… черные!»

В школе вовсю шла предпраздничная подготовка. День родной школы отмечался у нас в середине сентября. Очень удачное время. У всех хорошее настроение. Учителя еще не устали от нас. Мы еще не успели нахватать двоек. Здание школы еще светится после летнего ремонта.

В вестибюле трудовик Иван Ильич, стоя на стремянке, прикреплял к стене Доску почета. Бонифаций придерживал лестницу и советовал:

— Правее. Левый угол выше. Вот так адекватно.

Увидел нас, бросил стремянку — учитель труда чуть не свалился с нее — и сразу спросил Алешку:

— Портреты принес?

На этой доске уже висели фотографии самых лучших наших учеников за много лет. Они прославили сначала родную школу, а потом кто что: кто отечественную науку, кто отечественную культуру, а кто — отечественный бизнес. А над ними, как вдохновители их достижений, должны расположиться портреты педагогов.

Бонифаций выхватил у Алешки свернутые в рулон портреты, и мы поскакали за ним в учительскую. Там еще никого не было, и Бонифаций стал раскатывать на столе непослушные листы. Начал их рассматривать.

Портреты удались. Алешка нарисовал наших учителей очень точно, узнаваемо и ехидно. С подковыркой. Это были скорее не парадные портреты, а шаржи и карикатуры.

Первым Бонифаций с улыбкой разглядывал себя. Алешка изобразил его в виде льва из мультика, в полосатом цирковом трико и с гривой волос. Наш Бонифаций на песчаном морском берегу жонглировал кольцами, на которых были написаны названия наших школьных спектаклей, которые он поставил.

Славно, — оценил Бонифаций Лешкин труд. — Несколько утрировано, но по существу верно. И, надо объективно признать, Алексей, что лысина у меня уже гораздо эффектнее, чем прическа.

Я сейчас исправлю, — с готовностью пообещал Алешка. — Хотите, я вам две лысины нарисую? Мне для вас не жалко.

Потом, — поспешно отказался Бонифаций. — Немного покрасуюсь. Я здесь совсем такой, как в молодости.