Владимир Кузьмин - Конверт из Шанхая

– Хороший был стрелок! – зло сказал Иван Порфирьевич.

– Если бы не сильная качка, положил бы все пять пуль в яблочко, – по-прежнему ровно ответил ему казак.

– Простите, что отвлек…

– Это ничего. Вы уж, наверное, поняли, что рассказ мой этим, по сути, и заканчивается, потому что дальше мы добрались до нашего берега, где нас свои поджидали. Григорий надеялся, что полковнику еще можно помочь, и расстегнул на нем рубаху, вот тогда я и увидел тот крестик, про который мы говорили. Вот и все.

– А тот человек, которого вы спасали? Он что?

– Спасенный наш так и не проронил ни слова за все время, что был с нами. И маски не снял. Лишь крепко обнял нас на прощание. Так что, кто он таков был, я и ума не приложу.

– Но догадываетесь?

– Может, и догадываюсь в самых общих чертах. Но от моих догадок толку мало.

– А товарищ ваш, Шолохов?

– Жив и здоров, вот и по службе недавно меня нагнал, тоже есаул теперь.

За окнами вагона давно уже стемнело, но никто не порывался включить электричество. Так и расстались в темноте. Мы с дедушкой еще посидели, держась за руки.

Проснулась я с мыслью о том, что надо бы Пете сообщить, что преступник схвачен. Он ведь, наверное, догадался, что все мои телеграммы не просто так посланы, не развлечения ради, а стало быть, переживает. А я вчера об этом забыла и не написала ему, что волноваться больше не нужно.

Я пошла умываться и в коридоре встретила Ивана Порфирьевича.

– Вот стою, дожидаюсь станции, – сказал он. – Совершенно из головы вылетело сообщить о поимке преступника. А то ведь наши дома переживают.

Пришлось ему объяснять, отчего эти слова меня так насмешили.

Мы вместе сходили и отправили свои телеграммы, и тут я вспомнила про тот листок, что был найден в пакете и в котором написано было по-русски. Оказалось, что и про это мы забыли одинаково. Мы собрались в нашем купе, товарищ прокурора достал листок и прочитал написанное вслух:

«Любезный друг мой, Михаил Наумович. Вы, верно, помните наш разговор, в котором вы высказали догадку, что я в славном городе Шанхае занят не только банковскими делами. Я в тот раз отшутился, но вы и так поняли, что угадали верно. Вот только не знаю, как вы к тому отнеслись. Очень хочу верить, что с правильным пониманием.

А сейчас прошу меня простить за то, что помимо вашей воли вынужден и вас вовлечь в эти скрытые от людских глаз дела. И тем подвергаю вас смертельной опасности. Играть своей жизнью давно уж стало для меня привычным, но столь небрежно отнестись к жизни другого человека приходится впервые.

Догадываюсь, какой гнев вы испытаете, увидев мой необычный подарок. Тем не менее прошу вас как можно скорее передать его в то учреждение, которое я намеком называл вам. Передать по возможности лично, со всеми мерами предосторожности, ибо речь идет о вопросах государственной безопасности.

Удастся мне выбраться целым и в этот раз, принесу свои извинения лично.

А пока прощайте.

Искренне ваш, г-н Поляков».

– Как вы полагаете, Иван Порфирьевич, война скоро будет? – спросил дедушка.

– Это что понимать под словом «скоро». Но то, что будет у нас война с Японией, это уже однозначно. Да она уже идет. Вон сколько смертей.

– Я ведь верно понял, что и смерть Володи к этой войне отнести надо?

– Верно. Очень бы хотелось, чтобы все это было не напрасным. А знаете что? Мне вот показалось, что этот господин Поляков, – он слегка потряс запиской, – вполне мог быть тем человеком, которого ваш отец, Даша, спасал. Узнать, так ли это было на самом деле, у нас никогда не получится. Но ведь могло, могло и так быть. Я не так много разбираюсь в подобных делах, но уверен, что человек этот был резидентом нашей разведки и успел немало сделать. Нам же важно теперь, чтобы пакет этот попал по назначению.

– Вы, похоже, и адрес знаете, по которому его надо доставить.

– Знаю, Афанасий Николаевич. Знаю. И обещаю, что доставлю.

– Ну хватит о грустном, – сказал дедушка. – Не позавтракать ли нам?

– Кто-то, может, и стал бы возражать, но не я, – засмеялся Иван Порфирьевич. – А вы, Даша?

– Ну должны же мы насладиться уютом и комфортом, – сказала я. – А то только разговаривали на эти темы. Пелагея, конечно, готовила вкуснее, но и здесь повара хорошие.

Окончание всей этой истории, развернувшейся в его родном городе и за тысячи верст от него, Петя узнал на следующий день из рассказа Михаила Аполинарьевича.

Господин Сидоров в свою последнюю поездку в Шанхай свел краткое знакомство с неким человеком, имя которого Пете ничего не говорило. Познакомились, посидели, как это водится, поговорили о разном и расстались, как полагал Сидоров, навсегда. Но неожиданно получил от своего знакомого письмо, где тот писал, что, мол, желает по своим делам свести близкое знакомство с Соболевым, но не имеет возможности приехать в Томск. Зато в скором времени должен ехать в столицу, и если господин Соболев также станет выезжать в Москву или Петербург, просил Сидорова сообщить о том, но лучше скрытно, чтобы знакомство в поезде не выглядело нарочитым. Обещал в случае удачного решения дел щедро отблагодарить. Письмоводитель счел возможным такую просьбу исполнить. Но вскоре узнал о смерти банкира и призадумался. Идти в полицию побаивался, но тут еще и телеграмма пришла от того же знакомца с поручением встретить некоего господина и оказать тому содействие в чем бы то ни было. Тут уж господин Сидоров окончательно понял, что его всеми неправдами втягивают в преступные дела, и стал думать, как этого избежать. Вот и надумал самолично сдать приезжего полиции, что и проделал известным Пете способом. Приезжий смог сообщить полиции лишь то, что ему поручено проникнуть в дом покойного Соболева – в чем, то есть в проникновении в чужие дома, он был большим специалистом – и со всем тщанием провести в нем обыск на предмет нахождения коричневого пакета, надписанного по китайской азбуке. В случае неудачи ему следовало предпринять попытку отыскать этот пакет в рабочем кабинете покойного.