Владимир Кузьмин - Конверт из Шанхая

– Чудеса, да и только, – развеселился и есаул. – Мало нам преступников, так еще и привидения по вагонам разгуливали!

– Семен Андреевич, а сами вы о чем спросить хотели?

– Да о том, кто вас так сражаться научил, Дарья Владимировна. То есть Даша.

– Отец ее учил, – ответил дедушка. – Светлая ему память. Я-то боюсь до дрожи в сердце этих ее умений, все кажется, из-за них она попадает в неприятности. Потом подумаю и понимаю, что в неприятности она и без того попасть сумела бы, зато выбраться из них… Живой выбраться, одним словом.

Есаул покивал задумчиво, было похоже, что ответ его полностью удовлетворил. Но вот меня этот, казалось бы, естественный вопрос насторожил.

– Семен Андреевич, вы же спросили об этом не из чистого любопытства. Понятно, что вам показалось странным, что я умею довольно ловко фехтовать, но ведь не из-за одного этого?

– Нет. Не из одного праздного любопытства. Я пока крался по проходу, словно мышь, – это чтобы вас не вспугнуть в первую очередь, японец-то меня увидел давно, – успел кое-что разглядеть. Несколько необычных приемов. Как сказал мне один человек, что лучше всего не те приемы, которые доступны большим мастерам, а те, которым можно легко обучить всякого человека, даже ребенка.

У меня сердце дрогнуло при этих словах. Да и у дедушки, кажется, тоже. Более того, и Иван Порфирьевич стал догадываться. Но есаул умолк.

– Это связано с тем, за что вы получили свой крест и о чем вам говорить запрещено? – спросила я.

– Именно так, – подтвердил он. – Именно так, Даша, уж простите меня. Ни о том деле, ни о том человеке мне говорить нельзя.

– Хотя бы имя вы назвать можете? – спросил дедушка, не желая мириться с таким положением дел.

– Да не знаю я его имени. Знакомы мы были трое суток или чуть долее, человек этот за столь короткое время многому меня научил и тем спас мою жизнь, а после и сам спас ее. Но имени его я не знаю.

– Он был высок, волосы светло-русые, – заговорила я после долгой минуты молчания. – Глаза темно-серые, но, когда смеется, становятся почти голубыми, как тот камень, что у него в обручальном колечке. Впрочем, кольцо он мог и снимать, какая ни на есть лишняя примета. Вот здесь, у носа, маленький шрам. Пальцы у него длинные и выглядят холеными, но если сожмет руку…

– То уже не вырваться, – закончил есаул. – Так это был ваш отец?

– Да откуда же мне знать, – вздохнула я, – он это был или кто-то похожий? Хотя из ваших слов о том, что лучшие приемы те, которым даже ребенка можно научить, получается так. Разве что кто-то из учеников их подхватил.

– Вряд ли. Потому как и описание ваше подходит. Но почему… – есаул сам оборвал себя и не стал договаривать.

– Вы спрашивайте, нам же никто не запрещал говорить о папеньке.

– Мне показалось, что вы… что вам неизвестно, как он погиб? Дело в том, что было у него колечко, точно как вы описали. Не на пальце, а на шее рядом с крестом. Я тогда еще сказал, что его необходимо передать родным. Раз он его рядом с крестом держал, стало быть, дорого ему было. Мне обещали.

– Нам ничего не передали и более того, о гибели моего зятя сообщили с огромным запозданием, а уж как это произошло, не сказали вовсе.

– Да как же так можно? – воскликнул есаул и сжал кулаки. – Погиб он с честью, и вы вправе знать все!

И опять умолк.

– Семен Андреевич, может, вас смущает мое присутствие… – спросил Иван Порфирьевич. – Я готов уйти. Но клянусь вам, что ни словом не обмолвлюсь…

– Нет, я просто собираюсь с духом. А о том, остаться вам или нет, надо спрашивать не у меня.

– Иван Порфирьевич оказал нам очень значимую услугу… – начал дедушка.

– Полно вам, Афанасий Николаевич, о пустяках говорить, – остановил его Еренев.

– Вы вправе считать это пустяком, но иные, более близкие нам люди не сделали ничего такого. Так что если и вы желаете услышать то, что намерен нам рассказать Семен Андреевич, то мы не против.

– Тогда я должен предупредить всех, что я в недавнем прошлом служил в охранке [40], – похоже, слова дедушки сильно смутили Ивана Порфирьевича, вот он и сказал чушь.

– Это вы подозреваете, что я, как многие, отношусь к охранному отделению как к чему-то недостойному? – улыбнулся Семен Андреевич. – Отнюдь! Для меня вполне достаточно, что вы человек благородный. В чем я убедился сам. Так что, кем вы там служили, дело десятое.

– Вы уж простите, но я многие подробности все же опущу, – чуть растерянно начал свой рассказ есаул Котов. – Я тогда лишь начинал свою службу на Востоке, но успел поучаствовать в нескольких заварушках. Видимо, проявил себя неплохо, раз меня включили в число тех, кому особо доверяли.