Владимир Мирнев - Живое дерево

Юра, чувствуя себя виноватым перед матерью за сегодняшний визит к директору, молча взял вёдра и заторопился за водой. Во дворе тоже был колодец, но вода в нём солёная, и её использовали только для полива, а воду для питья брали из казённого колодца. Юра принёс два ведра. Его заставили мыть полы, и он безропотно, молча, чувствуя, что ещё не искупил полностью вину, начал мыть полы. В печи на загнетке пылал огонь; бабушка скребла казанки и кастрюли, а Цыбулька, похныкивая, собирал щепки и хворост. Пришёл Николай. Вот что значит гости! Все торопятся домой и делают с удовольствием ту работу, от которой раньше отлынивали.

— Хочешь резинку для пращи? — спросил Николай Юру.

— На́ тебе, боже, что мне не гоже?

— А вот отгадай: отчего в Париже Сена не горит? — спросил Николай и засвистел.

— Колька, а ну в доме не свисти! Хочешь беду насвистеть? — прикрикнула мать. — Готовь баню!

— Ох и тёмные у нас люди, — сказал Николай. — Так не знаешь, мелюзга, отчего не горит Сена?

— Отчего у гуся ноги красные? — спросил Юра. — А утка от чего плавает? Не знаешь?

— Д-ура ты! — сказал Николай, рассердившись, дал Юре щелчка в лоб и ушёл.

Юра вымыл полы на совесть, протёр ножки столов и табуреток, намочил пол в сенях. Когда собирался в углу под кроватью, где сидела на яйцах наседка, тоже навести порядок, наседка рассердилась и так ущипнула его за руку, что Юра взвыл от боли.

А вечером Юра с Цыбулькой и матерью пошли в баню. Юра любил ходить с отцом в баню, но тот ещё не приехал. Цыбулька хныкал, вызывая на сочувствие и заранее считая себя обречённым на страдание от мыла, пара и цепких маминых рук, а Юра молчал, стараясь придумать какую-нибудь уловку, чтобы отвертеться от бани.

— У меня вот здесь болит, — сказал он наконец, приложив руку к груди и придавая лицу насколько можно страдальческий вид.

— А вот здесь не болит? — мать шлёпнула его и открыла дверь в предбанник, пропуская Цыбульку и Юру. — Я тебе! Ты у меня попляшешь! Ты мне всю душу вымотал! Я тебе, чертёнок, заболею! Мать от стыда хоть умирай! Ну, ладно, ну, погоди, срамник ты этакий! К директору мать вызывают!

После таких слов Юра мудро решил, что ему ничего не остаётся, как полностью покориться судьбе и попытать счастья в роли самого послушного сына. Он разделся, аккуратно сложил одежду и невинно спросил:

— Хорошо, мама, я сложил одёжку?

В бане густой пар белым туманом висел от пола до потолка. Цыбулька сразу присел у двери, а Юра облился водой и залез на верхнюю полку:

— Мама, я здесь.

Мать тоже залезла на верхнюю полку, побила веником себя и Юру и начала мыть Цыбульку. Цыбулька орал вовсю, будто его резали. Но мать, сидя рядом с ним на корточках, не обращала на крик внимания, тёрла его мочалкой, мылила и снова тёрла, пока он не был вымыт и не засиял бело-розово. Цыбулька долго ещё хныкал в предбаннике и грозился убежать из дому в лес и там поселиться навечно.

Настала очередь Юры. Он долго сопел, кряхтел, представляя себя солдатом, который попал в плен и молча, терпеливо переносит пытки. Мать мочалила его усердно и долго; Юре стало казаться, что у него слезает с тела кожа.

— У меня вся кожа слезла, — сказал Юра, сдерживая слёзы.

— Какая кожа? — удивилась мать.

— Кровь сквозь неё капает.

— Кровь? — Мать отстранила его и, не обнаружив крови, окатила целой шайкой воды. — Марш одеваться! Посмотри на ноги! Какие цыпки завёл! Стыдоба! Мужику столько лет, а у него цыпки на ногах! Марш одеваться! И цыпки сметаной на ночь бабушка пусть смажет.

После бани Юра, отдыхая, посидел на завалинке. Николай мастерил клетку для принесённых из лесу ещё не оперившихся кобчиков и напевал:

Солнце только зашло, и на землю скользнула первая тень. Ещё вишнёво млел закат, и там, где только что было солнце, пронзительно вспыхнуло палевое облачко и на какой-то миг задрожали, свёртываясь, тени; но вот потухло облачко и легли на небо длинные зеленоватые тени, и сразу стало тихо, глухо и по-домашнему уютно в селе. Юра не знал почему, но он больше всего любил именно это время, когда только село солнце, глуше и тише стали голоса, мычали коровы, а внутри его что-то успокаивалось, дремотно и заворожённо сникало.

По улице, поднимая клубы пыли, призывно мыча, торопилось стадо.

— Кольк, когда дядя приедет?

— Ночью. Отец поехал на станцию. Скажи, Юрка, что такое круглый дурак?

— Это у кого круглая голова, как у тебя.

— Но-но! Смотри, получишь в лоб! Сопляк! Больно умный стал. Смотри, выбью дурь из головы!