Владимир Мирнев - Живое дерево

Юра завидовал Марчукову, который был в Омске и видел там танки, электровозы, самолёты, легковые машины, говорит, ракету видел в метре от себя, только не стрелял, а главное, купался в реке Иртыш. Вот прежде всего чему завидовал Юра. Ему ни разу не приходилось видеть речку, разве только в кино.

Марчуков носил книжки и тетради в новеньком ранце. Марчуков носил рубашку, у которой вместо пуговиц — «молния». Недаром же Марчуков был сыном директора леспромхоза и приехал из Омска в прошлом году на «Волге». Вот только учился неважно, и это ему не прощалось, потому что он был из большого города.

Юра глядел в окно и жалел, что так быстро проходит урок и до встречи с завучем остались считанные минуты.

Марчуков никак не мог решить пример.

— Юра, какой будет ответ? — спросил учитель.

— 97, — ответил Юра, и в это время прозвенел звонок.

Юра постоял в классе и, считая себя самым несчастливым человеком в мире, побрёл к завучу.

— Можно? — спросил Юра, отворяя дверь в кабинет.

В кабинете завуча не было, а на стуле у окна сидела мать. Вот уж чего Юра не ожидал. Лучше бы его наказали как угодно, но только не вызывали мать в школу. Оттого что в кабинете сидела мать, Юре стало стыдно вдвойне, и он согласен был провалиться сквозь землю, если бы наступил такой счастливый момент.

«Нет, — думал Юра, — лучше умереть, чем испытать такое унижение». Умирают же люди, проглатывая яд, или, читал он в одной книжке, чтобы не сдаваться коварному врагу и не испытывать муки совести, отважные люди забираются на самую высокую в мире скалу и, мысленно простившись с родными, прыгают в тёмную, бездонную пропасть. И красиво там умирают. Эх, как бы хорошо умереть сейчас же! Ведь ничего такого не сделал, а Соню ударил Санька. Ведь он ремень у Саньки отобрал, когда тот ударил, а Соня увидела ремень в его руках и наябедничала. Он к ней так хорошо относился, а она на него наговорила. Нет, хорошо бы умереть. Лежишь себе преспокойненько в гробу и будто совсем мёртвый, а все жалеют тебя, плачут, говорят: «А всё-таки Юра Бородин был хороший мальчик». А Фома пожалел бы о том, что не сознался в своём проступке. Единственное, пожалуй, что спасало Юру, — это то, что мать не плакала, а сурово глядела на него. Иначе он не смог бы пережить такое унижение.

— Как у тебя глаза от стыда не повылазят! — сказала мать тихо, но твёрдо, и Юра понял: матери, наверно, было даже стыднее, чем ему, потому что она взрослая, но всё-таки хорошо, что мать пригрозила ему, значит, ничего такого не произойдёт.

— А чего я такое сделал?

— Знаю я чего! Ты мать живой в могилу вгонишь! Работаешь, как окаянная, с утра до вечера, чтоб он учился, стал человеком, и вот на́ — какая благодарность! Свиней хочешь пасти? Будешь, от тебя такое добро никогда не уйдёт! Или быкам хвосты крутить? А я-то для вас стараюсь, ну не стыдно ли! Наде с таким трудом всё даётся, а ему, почитай, и учить не надо, а только в книжку загляни, а он вон вытворяет!

В это время вошёл директор, поздоровался, торопливо взглянул на Юру.

— Так что же? — спросил он мать. — Ах да, мне завуч Марья Федосеевна напоминала. Так что, Юра Бородин, — обратился он к Юре, — будем извиняться? Так? Будем извиняться?

— Уж вы, Андрей Тихонович, — начала жаловаться мать, встала и, переминаясь с ноги на ногу, не знала, что и сказать, — меня простите. Некогда доглядеть. А за ним гляд да гляд нужен. Но вы ничего такого не подумайте, он у меня славненький, уж чего я только не подумала плохого, когда прочитала в дневнике.

Вот уж чего Юра не ожидал услышать от матери. Ведь она только что ругала его. Ну что за мать? Юра даже вспотел от стыда.

— Кто вас вызывал, Бородина? — спросил директор.

— В дневнике указано: завуч.

— А напрасно. Она поторопилась. Очень даже напрасно. Мы вызываем в крайнюю нужду. А здесь? Кто будет извиняться за то, что ударил ремнём девочку, Юра? Кто? Может быть, мать пошлём? А стыдно не будет?

— Я, — продохнул Юра.

— Отлично. Я вас не держу, — обратился директор к матери. — Идите. Не волнуйтесь. — Только теперь Юра заметил: глаза у матери блестели от слёз. Мать торопливо, боясь расплакаться, выбежала. — Ну, Юра? Тебе известно, что если парень хорошо относится к девочке, он не может быть плохим человеком? Поверь мне. Тот, кто не обидит девочку, а девочки — это наши будущие матери, не способен сделать подлость. И всегда, Юра, оскорбляя девочку, мы всё-таки, заметь это, оскорбляем и мать. Но мать для нас — святыня! Разве можем мы святотатствовать? Не можем. Так или не так?