Эндрю Лейн - Огненный шторм

— Вы хотите вытатуировать на лбу имя вашей любимой? — переспросил Кай Лунг. — Обычно люди предпочитают накалывать имя возлюбленной на руке или груди — ближе к сердцу.

— Эта девчонка не моя «возлюбленная», — ответил гость, все так же спокойно и уверенно, но в его голосе послышались нотки, от которых Кай Лунга бросило в дрожь. — И да, я хочу, чтобы ее имя было выбито у меня на лбу, рядом с мозгом, чтобы я его не забыл. Так что советую постараться. Ошибок я не потерплю.

— Я лучший татуировщик в городе! — с гордостью сказал Кай Лунг.

— Я это слышал. Поэтому и пришел.

Кай Лунг вздохнул:

— Как зовут девушку?

— Я записал ее имя. Ты по-английски читаешь?

— Так же хорошо, как говорю.

Гость протянул левую руку и разомкнул пальцы. На ладони лежал листок бумаги. Кай Лунг взял его очень осторожно, стараясь не прикасаться к коже. Прочел имя. Почерк оказался очень аккуратным, так что разобрать его было нетрудно.

— Вирджиния Кроу, — произнес он. — Все правильно?

— Именно так.

— Какой цвет выберете? — спросил Кай Лунг. Он ждал, что гость ответит «синий», но этот человек опять его удивил.

— Красный, — ответил гость. — Я хочу, чтоб надпись была красной. Цвета крови.

— Хватит! — воскликнул Руфус Стоун. — Ты меня убиваешь!

Шерлок опустил смычок:

— Ты только в истерику не впадай.

— Я в истерику не впадаю, но еще пара секунд такой игры, и мое сердце выскочит из груди, забьется мне в глотку и насмерть меня удушит, чтобы избавить от необходимости выслушивать этот кошачий ор!

Шерлок почувствовал, как его уверенность в себе увядает, словно пожухлый осенний лист.

— А мне кажется, все не настолько плохо, — возразил он.

— В том и беда, — ответил Стоун. — Ты не понимаешь, в чем твоя ошибка. А если ты не видишь ошибку, то и не можешь ее исправить.

Он почесал в затылке и принялся расхаживать по комнате, явно размышляя над тем, как лучше объяснить Шерлоку, что тот делает не так. Одет он был в просторную полосатую рубашку с закатанными рукавами, жилет, как будто от хорошего костюма, простые вельветовые штаны и сильно поношенные ботинки. На мгновение он повернулся к Шерлоку, и тот с упавшим сердцем обнаружил на лице Руфуса помимо сильнейшего замешательства разочарование.

Шерлок отвернулся, чтобы не видеть этого выражения на лице человека, которого привык считать своим другом и почти братом.

Вместо этого он принялся разглядывать помещение. Они занимались на чердаке в старом фарнхемском доме. Стоун снимал комнату этажом ниже, но хозяйка прониклась к нему симпатией и разрешила репетировать и давать уроки игры на скрипке своему единственному ученику на более просторном чердаке.

Чердак был большим и пыльным; солнечный свет, пробивающийся сквозь дыры в кровле, исчерчивал пространство перекрещивающимися лучами, и казалось, будто двускатная крыша держится на этих лучах, как на деревянных подпорках. Стоун уверял, что акустика здесь даже хуже, чем на сеновале, но все равно лучше, чем в его комнате. Вдоль стен стояли коробки и сундуки, а залезать сюда приходилось через люк — по лестнице, спускающейся на верхний этаж. Карабкаться по лестнице со скрипкой и смычком в руках было не так-то просто, но Шерлоку нравился этот чердак за возникающее здесь чувство уединения и простор.

Когда-нибудь, думал он, у него появится собственный дом, где можно будет спрятаться от всего мира, и там его никто не потревожит. И он никого туда не впустит.

Снаружи летали голуби, загораживая на мгновение солнечный свет. С улицы тянуло сквозняком: холодный воздух проникал сквозь дыры в черепице.

Шерлок вздохнул. Скрипка неожиданно показалась ему очень тяжелой, а собственные пальцы неловкими, как будто он впервые в жизни держал в руках инструмент. На пюпитре перед ним лежали ноты: партия скрипки из знаменитой, по словам Стоуна, арии царицы ночи из оперы Моцарта «Волшебная флейта». Черные значки на нотном стане казались Шерлоку чем-то вроде шифра, но шифра очень понятного — образованного методом простой подстановки. Каждый из черных кружочков на линии обозначал ту или иную ноту, которая звучала строго определенным образом, если только слева от нее не стоял значок «диез» или «бемоль». Эти значки означали повышение или понижение на один полутон той ноты, которую нужно было сыграть. Все это было очень просто и понятно, так почему же у него не получалось сделать так, чтоб Руфус Стоун слушал и не морщился?