Константин Шишкан - Спасенное имя

— Манера! — подхватила Анна Владимировна. — Именно! Мне знакомы этот резкий штрих, этот плотный мазок… Во время войны я видела этюд партизанского художника… Поразительное сходство!..

— Но позвольте! — Морозин отступил на шаг. — Что все это значит?

— То же чувство ритма, — с увлечением продолжала Печерская, разглядывая работу Морозина, — четкость линий контура, как бы обводящих изображение… Словом, черты стенописи, а не рисунка…

— Мне очень жаль, — сказал художник. — Все же, какое это имеет отношение ко мне?

Но Анна Владимировна уже не могла остановиться.

— Цветовое решение строится на интенсивном накале чистых тонов, на остроте их сопоставлений…

— Добавьте к этому, — не выдержал Морозин, — что декоративное богатство красок совмещается с жестким каркасом четких линий. — Он покраснел и едва сдерживал себя. — Все это, к сожалению, общие слова. Не более.

— Простите, — Анна Владимировна опустила голову. — Я увлеклась.

— В жизни много совпадений, — махнул рукой художник, постепенно успокаиваясь. — В городе, например, я смотрел передачу по телевизору. И вы знаете, одно из действующих лиц мне кажется теперь странно знакомым, — он лукаво рассмеялся. — Но человеку свойственно ошибаться. Не так ли?

— Кажущиеся ошибки проверяют, — серьезно заметила Печерская.

— Разумеется. — Улыбка сошла с лица Морозина. — Но только исходя из степени их серьезности. Верно?

— Сорок четвертый… — как бы про себя сказала Печерская. — Лес, землянка командира… Меня посылают на задание… — Она провела ладонью по лицу, вспоминая. — Я выхожу. И тут мы сталкиваемся. Партизанский художник и девчонка-разведчица!.. На пол падает этюд — землянка, деревья, холодное небо… Я поднимаю. Наши взгляды встречаются… Нет, нет, я запомнила, запомнила… Удивительное сходство!..

— Бред какой-то, — с досадой сказал художник. — А вы настойчивы. Еще немного, и мне придется поверить, что я — это не я. — Он сухо кашлянул в кулак. — К сожалению, должен огорчить… Я был на другом фронте… Это, вероятно, какое-то недоразумение.

— Простите. — Анна Владимировна поднялась. — Прошло столько лет… Видно, я вторглась в запретную область…

— Запретную? — усмехнулся художник. — Колючей проволоки тут нет…

— Но, увы, осталась ирония…

— Моя творческая биография небогата, — сказал Морозин. — Прошу понять… Мой заработок зависит от объема выполненной работы. Так что…

— Вы правы. — Анна Владимировна толкнула дверь. — Мне пора.

— Не смею вас задерживать. — Морозин плотно закрыл за ней дверь.

…Вечер привел за собой сумерки, сумерки потянули по земле серые тени. Они поползли, стараясь забраться туда, где и так было черно. Их уродливые крылья летучих мышей неслышно бились о стекла окон.

Потянуло ночным холодком.

В зеркале на стене отразился нечаянный луч. И Михуца даже зажмурился — такая жуткая, черная глубина была в этом зеркале! Он подтянул к подбородку простыню и тихонько позвал:

— Дим! А Дим!

Димка сидел за столом и читал книгу.

— Чего тебе?

— Что же теперь будет?

Димка молчал.

— Попадет нам, да?

— Конечно, попадет, — Димка перевернул страницу. — Только не нам, а тебе.

— Ну да, — заныл Михуца, — всегда мне…

Димка захлопнул книгу, взял со стола другую.

Серые крылья теней трепетали за окном. Неожиданно они отпрянули. Яркий свет ударил в окна. Зарокотал мотор, и все стихло. Тени тут же вернулись, приникли к стеклам.

— А за что мне влетит?

Димка махнул рукой:

— Отстань, Михуца.

— Я же за нее перчатку отдал.

Вдруг в приоткрытое окно просунулся наконечник стрелы.

— А-а! — закричал Михуца и накрыл голову подушкой.

Кто-то с силой швырнул стрелу в комнату. Михуца выглянул из-под подушки. Стрела вонзилась в пол. Димка выдернул ее из половицы. К стреле была привязана туго скатанная в трубочку записка.

— «Подозрительных не обнаружено, — прочитал он шепотом. — На всякий случай в качестве приманки выставьте шкатулку. Окно не закрывайте. Доброжелатель».

— Это Гришкина стрела, — сказал Михуца. — На ней — перья из хвоста Филимона.

— Да погоди ты со своим Филимоном. — Димка подошел к окну. — Эй, доброжелатель! Иди сюда.

Но за окном плотным слоем, словно вата, лежала тишина. Димка закрыл окно.

— А кто такой доброжелатель? — спросил Михуца.

Димка только махнул рукой.

В конюшне Тормоз неторопливо жевал овес. Гришка, охватив его шею руками, прижимался к ней щекой. Гладил пыльную холку, щекотал за ушами. Конь благодарно поводил большим карим глазом.