Юрий 3банацкий - Тайна соколиного бора

Грохнули пушки — где-то совсем близко, на краю села. У Мишки сжалось сердце.

Он услышал голос матери. Теперь только заметил ее скорбную фигуру возле забора, под развесистой калиной. Она обращалась к соседке через улицу:

— Идет наше горе, — говорила она. И слова эти звучали жалобой и болью.

— Идет… — эхом откликалась через улицу соседка. — Куда деваться?

— А может, убежим, Мотря, пока не поздно?

— Ой, соседушка, куда ж бежать! Все бросить? Хату, хозяйство? Пусть все врагу достанется?..

— Ой, Мотря, — говорила мать, — если бы знала, что он тут долго будет, ничего бы не пожалела! Подожгла бы хату — ив дорогу!

— Не будет он тут долго, соседушка! Выгонят его, как скаженного пса.

— И выгонят!

— Не годится свое добро оставлять врагу. Врет, не съест всех — подавится!

Мишка подошел к матери. Она глазами, полными тоски, посмотрела на сына, не сказала ласкового слова, как бывало раньше. Суровой и молчаливой была все эти дни мать.

— Мама! А может быть, их еще отгонят, не пустят сюда? А вы горюете…

Мать прижала к себе сына, погладила по голове шершавой рукой. Мишка всегда любил материнские ласки, всегда ждал их, как теплых солнечных лучей. Но теперь они ему показались неуместными и недозволенными. В нем поднялось недовольство и собой, и матерью, и всем окружающим. Он выскользнул из ее рук и поспешно вышел на улицу. Мать посмотрела вслед сыну сухими глазами. Потом, обращаясь к соседке, сказала:

— Помню ту войну. Маленькой еще была… Прошло все, как во сне.

— Ох, достанется, видно, и старым и малым! В могиле бы эти дни отлежаться — вот было бы счастье, — тяжело вздохнув, не ответила, а простонала соседка.

Мишка решил собственными глазами посмотреть, что делается там, за селом.

Мать увидела, что сын уже далеко. Она спохватилась.

— Мишка! Мишка! — крикнула она. — Куда ты в такое время? Вернись!..

Но Мишка уже свернул за угол. Тревожные крики матери растаяли в утреннем воздухе.

Шелестя кукурузными листьями, пригибаясь между подсолнечниками, через огороды спешили Тимка и Савва. Мишка увидел их только тогда, когда они вышли на улицу.

— А мы к тебе! — еще издали крикнул Тимка и побежал, а Савва и не подумал ускорить шаг: он шел спокойно, неторопливо.

Тимка и Савва — неразлучные друзья: вместе ходили в школу, вместе ловили рыбу; даже работу, порученную матерями, выполняли вместе. Их беседы были непрерывным спором. Тимка был вспыльчив, любил преувеличивать, а иногда и извращать до неузнаваемости' события, вещи и явления. Савва же, наоборот, был рассудителен, больше молчал, чем говорил. Он всегда терпеливо выслушивал горячие фантазии своего приятеля, но чаще только для того, чтобы потом уверенно и немногословно разбить их.

— А дед Макар вчера поймал двухпудового линя, — говорил, например, Тимка. — Когда он нес его домой, хвост волочился аж по земле. Эх, Савка, если бы поймать такую рыбину! Одного жира пуд можно вытопить, правда?..

Савва спокойно смотрел большими сине-зелеными глазами на воду, стараясь не моргнуть, чтобы не прозевать, когда шевельнется поплавок. Ни единым движением Савва не выдавал своего отношения к сказанному, будто ничего не слышал и не видел, кроме своего поплавка.

И уже тогда, когда Тимка заканчивал одну сказку и собирался начинать новую, еще более неправдоподобную, Савва тихим, спокойным голосом спрашивал:

— Ты сам видел?

— Кого видел? — настораживался Тимка.

— Да линя же.

— Какого линя? — удивлялся тот.

— Которого дед Макар поймал.

— Было мне время смотреть! Люди говорили.

— Ну и наврали!

— Такой человек говорил, что правда, — упрямо защищался Тимка.

Но не менее упорным был теперь и Савва:

— Неправда! Двухпудовых линей не бывает.

Тимка понимает, что перегнул. Но он не был бы Тимкой, если бы так легко отступился от сказанного:

— Да разве ж линь? Со-ом! Знаешь, какие сомы?

— Все равно неправда.

— Скажешь, не бывает таких сомов?

— Сомы бывают и покрупнее, но пуд жира из сома все равно не вытопить.

Тимка видел, что не вывернуться.

— Да не будем спорить, — миролюбиво заявлял он наконец. — Идем в село, и тогда увидишь, чья правда.

Тимка искусно переводил разговор на что-нибудь другое. Спокойный и неумолимый Савва снова отвергал его забавные, но неправдоподобные выдумки.

Эту слабость Тимке легко прощал не только его задушевный друг Савва — прощали ее все. Тимку любили за остроумие, буйный полет фантазии, а главное, за то, что был он не только говорун, но и мастер на все руки: и стихотворения лучшего в классе никому не удавалось написать, и сказки лучшей никто не рассказывал, и планера никто не смастерит лучше, чем он…