Джим Томпсон - Убийство

По лестнице спускался доктор Эштон. Так и не договорив, папа бросился ему навстречу. Я услышала, как он спрашивает:

— Как она, док? Что с ней?

— Для женщины ее возраста, — отвечал доктор Эштон, — ваша жена в превосходном физическом состоянии. Она здорова, как та самая лошадь из поговорки.

Папа что-то пробормотал, и я представила, как в этот момент его глаза подернулись дымкой, — так бывало всегда, когда он злился.

— О чем это вы толкуете? Что вы за врач? Моя жена...

— Ваша жена здорова, — отрезал доктор, и, Господи, сколько же злости было в его голосе! Наверное, он обо всем догадался и теперь был рад до смерти возможности поиздеваться над папой. — Знаете, Павлов, вам идет эта экипировка. Наверное, собирались на школьный праздник?

— Конечно. Естественно. Вы хотите сказать...

— Я хочу сказать, что это был сюрприз для вашей семьи. — Он открыл входную дверь и ступил за порог. — Очевидно, они этого не ожидали.

— Проклятие, слушайте, вы... — начал папа, а потом сказал: «Ага», но как-то без выражения.

— Почему бы вам и не пойти на праздник? Конечно, если вы еще не передумали.

Доктор негромко рассмеялся, сел в свою машину и уехал, но его смех еще как будто звучал у меня в ушах.

Я все стояла на кухне, на том же самом месте, и ждала. Не шевелилась, если не считать того, что вся тряслась от страха, даже почти не дышала.

И папа тоже не шевелился, стоя в коридоре. Просто стоял и ждал.

Я была уверена, что сейчас произойдет что-то ужасное. Мне казалось, что у него в голове, как грозовая туча, скапливаются злые, беспощадные слова, которые потом ливнем обрушатся на нас с мамой. Я не сомневалась, что так и случится, потому что это была его обычная манера, — сначала он неизменно заставлял нас ждать. И мы ждали, ждали, ждали и доходили до того, что чуть не падали в обморок от страха. И тогда он выплескивал на нас свой гнев.

Я молилась, чтобы все было уже позади, чтобы оно началось и закончилось поскорее. Не только из-за того, что больше не могла вынести ожидания, но и потому, что это могло что-то изменить. В его настроении, например.

Знаете, может, это покажется смешным, хотя, конечно, тут нет ничего смешного, но раньше меня никогда не интересовало его настроение. Я даже не задумывалась над тем, есть ли оно у него вообще. Потому что, если бы вы его видели, вам это тоже не пришло бы в голову. Он всегда вел себя так, будто хотел сказать, что плевать он хотел, как к нему относятся другие люди и что они о нем думают.

Наверное, мама права. Она выходила за папу хорошенькой девушкой, а он и тогда был такой же приземистый коротышка, примитивный, как глинобитный забор. А из-за того, что она не умела проявлять свои чувства, и вечно ходила с испуганным лицом, и смущалась при всяком упоминании о любви, папа мог считать, что она вышла за него только для того, чтобы уйти из приюта.

В общем, я не знаю, какие между ними были отношения. И не особенно интересуюсь, какие они теперь. Точно так же, как и он мной совершенно не интересуется.

Как может отец убить родную дочь? Пусть даже ему скажут о ней что-нибудь неприятное?

Бобби говорит, что я ничего не понимаю. Папа ведет себя так именно потому, что я ему небезразлична. Но какой же в этом смысл? Только Бобби может выдумать такую глупость, но ему можно, потому что он самый красивый и самый милый.

Но вернемся к тому вечеру.

Тогда так ничего и не случилось. Один раз он зашел было на кухню, но сделал шаг-другой и остановился. Потом вернулся в коридор и снова остановился. Наконец, направился к входной двери, отворил ее, перешагнул через порог одной ногой и застыл — уже не дома, но еще не на улице.

— Вернусь-ка я в контору! — крикнул папа. — Ужинать не буду. На праздник я тоже не пойду, так что вам с матерью повезло.

— Папа! — позвала я. — Подожди!

Но дверь захлопнулась, и он меня не услышал. А когда я выбежала на улицу, он был уже в конце квартала.

Больше он никогда не надевал этот костюм. А когда я как-то встретила в хомбурге дурачка Гэнндера, то поняла, что папа отдал ему все эти вещи, а тот их пропил.

Так вот, в тот раз мама действительно постаралась мне помочь, поэтому было бы нечестно говорить, что она этого никогда не делала. Кроме того, я понимала, что с моей стороны было нехорошо снова требовать от нее помощи. У нее могли быть неприятности с папой, потому что он заставил бы ее во всем признаться. Это от меня он ничего не сумел бы добиться, но она уже старая, в последний день рождения ей исполнилось сорок шесть, и ей не под силу с ним справиться.