Роберт Ричардсон - Призраки зла

Для тех, кто интересуется подобными курьезами.

Надгробный памятник дейм Мери Пейдж со странной надписью находится на кладбище Банхил Филдз на Сити Роуд, в Лондоне рядом с редакцией газеты «Индепендент», прототипа «Кроникл». Однако в отличие от дейм Мери, все журналисты в этом романе — вымышленные персонажи, или, по крайней мере, вымышленными являются их имена.

Июнь 1968.

Плавно, как при замедленной съемке, Барри Кершоу летел сквозь влажный ночной воздух Майда Вейл с балкона своей квартиры, расположенной в верхнем этаже многоэтажного дома, пока по прихоти закона гравитации не наткнулся лбом на бетонную кладку двора и его череп не раскололся. Кошка, замершая в позе охотника в кустах, освещенных лунным светом, взвизгнув, отпрыгнула испугавшись эха от удара. Потом снова наступила тишина. На балконе, на фоне освещенного окна, из которого в темноту плыл бобдилановский «Человек-тамбурин», появился силуэт девушки. Она посмотрела вниз на тело, подождала, не выйдет ли кто на шум, но никто не появился, и вернулась в дом, закрыв за собой французскую полукруглую дверь. Оставляя каблуками черных кожаных сапожек до колена вмятины в персидском ковре, она прошла через комнату к одному из столов, на котором в беспорядке находились бутылки и остатки еды, налила себе «бакарди» с колой, села на тахту, мини-юбка открывала ее ноги до бедер. Она смотрела на постер с автографом «Герман энд Гермитс», висящий напротив нее на стене. Пластинка кончилась, и проигрыватель, издав серию сигналов, автоматически поставил другую. Звуки «Бич Бойз» наполняли комнату, девушка задумчиво закурила. Она перебирала в мыслях имена знакомых, побывавших в квартире в течение вечера, насчитала девятнадцать человек плюс еще с десяток посторонних. Это была не вечеринка, народ просто заходил по пути в театр в Вест Энд или в какой-нибудь ночной клуб в Сохо. Барри достаточно было сделать несколько телефонных звонков, сообщить, что он нуждается в компании, и гости послушно собрались. Ему было все равно, что гости долго не задерживались, у него имелись свои планы на конец вечера, но он был доволен, что они покорно пришли. Внезапный переход в профессиональное небытие тех, кто игнорировал подобные приглашения в прошлом, был грозным предупреждением другим. Ничего чрезвычайного не происходило. Гости разыгрывали традиционную процедуру свидетельствования надлежащей степени восхищения и зависти по поводу того, что они видели и раньше — личных посланий поп-звезд на собственных фотографиях в рамках под стеклом, гитары с автографами всех четырех Битлс и их менеджера Брайана Эпстайна, что создавало у Барри впечатление собственного благополучия. Презрение, ненависть и страх были спрятаны далеко в глубине души. Барри Кершоу почти наверняка чувствовал это лицемерие, но оно его не задевало. Ребенок с Ист Энда — законнорожденный по документам, ублюдок по сути, он стал властителем стольких судеб и карьер в Лондоне шестидесятых — и теперь собирал дань. Сейчас он лежит во дворе, его хищное и алчное лицо разбито и залито кровью. Девушка не могла себе представить никого, кто огорчился бы, узнав, что он мертв. Скорее, многие устроили бы пир, чтобы обмыть эту радостную весть. Телефон на столике рядом с ней зазвонил, и звонок нарушил размышления. Поколебавшись, она сняла трубку. — Алло? — Барри дома? Говорит Джон Найт из «Дейли Скетч». — Нет, он отошел, — девушка нашла выражение, передающее произошедшее с гротесково-буквальной точностью. — Когда он будет? — Думаю, что не скоро. — Она еще раз мрачно улыбнулась. — Пусть он мне позвонит, как зайдет, хорошо? Скажите ему, что это срочно. О’кей? Номер у него есть. — Я ему передам. Вы сказали Джон Найт? — Да, он знает, по какому поводу. — Хорошо. До свидания. — Минутку. Кто это? Разве я вас не знаю? — Думаю, что нет. — Я должен передать Барри сообщение. Чао. — Она положила трубку прежде, чем он успел что-либо еще добавить. Затем вернулась реальность, мрачный юмор ее ответов улетучился, она снова подошла к балконному окну и посмотрела на улицу, ведущую к Марбл Арк. Вдруг в ее памяти без всякой логической связи возник фрагмент из детства и, глядя в окно, она стала вспоминать родительский дом, желтое кукурузное поле за домом, отпечатавшиеся в ее мозгу с почти фотографической точностью. Воспоминание, сохранившееся в памяти, как мушка в янтаре, открыло путь потоку других случайных воспоминаний: ее отец, сажающий розовый куст по соседству с кормушкой для птиц, мать вне себя от радости из-за нового вечернего платья, сестра неуверенно крутящая педали своего первого в жизни трехколесного велосипеда по тропе в саду.