Станис Фаб - История об офортах

Федор поморщился.

– Маловато, однако. Всего 20 процентов, притом что картины наши.

Майков откровенно презрительно поглядел на Федяя.

– Судя по всему, никто ничего у вас не украл. Высокое искусство осталось при творце. Так что деньги, можно сказать, из воздуха. Пока вы будете дрыхнуть до обеда и рассуждать о бесцельно прожитых годах, как истинные интеллектуалы, мне придется каждое утро обливаться холодной водой, дабы выглядеть бодрым и здоровым, встречаться с разными людьми, не всегда приятными в общении. Вот, ты, Федяй, хоть раз в жизни общался со следователями, прокурорами, операми, налоговыми инспекторами? Мне придется искать свидетелей и писать несуществующие договора, брать на себя все риски, которые, увы, никуда не денутся из этого дельца. Так что с неба вам падают неплохие деньги. Обсудите, конечно, все в семейном кругу. Но что-то подсказывает мне, вы примете правильное решение. Набери меня, Федяй, до ужина, ибо во время него я предпочитаю не отвечать на звонки деловых партнеров. Работа должна приносить радость, Федяй, ведь так? И удовлетворение, чтобы хотелось снова и снова браться за дело.

Майков с нескрываемым презрением посмотрел на Федяя. Тот сидел на табуртке, склонившись к столу и молча поднимал и опускал чайную ложку в стакане с остывшим чаем. Ему ничего не хотелось отвечать Майкову. Хотелось денег, хотелось, чтобы что-то произошло и вмиг все изменилось: эта прокуренная квартирка, доставшаяся от бабки, приобрела вид нормального жилья, куда не стыдно было бы привести Светку, и чтобы его восстановили в институте.

Светка бросила его еще месяц назад, сказала, что опустилась с ним на дно, а это не в ее планах. Он загулял и так и не смог перевалить третий курс. Нужно было восстанавливаться и платить за это деньги.

Вообщем, Федяй катился вниз и слабо пытался остановить или хотя бы притормозить падение. И куда-то подевались даже те, кто день и ночь советовали, как жить правильно и лучше.

Федяй заплакал. Но не от горечи и обиды, а как-то все получилось самопроизвольно, без особого напряжения. Подумал и заплакал, заплакал и перестал думать вовсе.

Обещанные Майковым деньги очень бы пригодились в возвращении его, Федяя, к нормальной жизни. Он восстановится в институте, вернет Светку и будет стараться работать. Ведь руки у Федяя хорошие, мастеровые. Он мог ими пилить и строгать, резать по дереву, превращать обычную медную заготовку в самый настоящий антиквариат, мог придумывать товарные знаки, оформлять книги. Да мало ли что может делать сын художника!

Деньги, обещанные Майковым, вдруг оказались водоразделом между гибелью и возрождением.

…Разговор с отцом не клеился. Спицын при всем своем неуживчивом и вспыльчивом характере прежде старался не подличать и за ним закрепилась слава человека с нейтральным мнением. Как-то само собой сложилось, что никто не обращался к нему за помощью, да и он сам привык все решать за себя. Он приспособился к старому времени, а с новым совладать никак не получалось. От былой спокойной, понятной и в общем-то сытой жизни не осталось и следа – одни долги и унижение. Ушли крупные социальные заказы, и никто и не горел желанием тратиться на высокое искусство. Работы стали покупать плохо, если бы не заграничные туристы, которые по дешевке скупали картины, то самый раз отправляться на паперть. Вот и жене Нюсе пришлось пойти на работу. Их пенсии уже не хватало на прежние статусные поездки на юг, путешествия на пленэры. Да еще Федор, который, кажется, катится по наклонной: не работает постоянно, гуляет, бражничает, словно у него нет никаких обязательств ни перед кем.

А тут такой случай с этой книгой Чижевского – деньги и по закону. Ну и что ж, что когда-то он разрешил использовать свои работы для оформления книги. Могли хотя бы на презентацию позвать, оказать уважение.

А Савелий в прошлом месяце «спалил» все лампочки на площадке и он, Спицын, уважаемый человек, был вынужден самолично менять их. Они тогда крепко поругались. И потом, кто они ему? Сват? Брат? Даже не седьмая вода на киселе! Чужие люди!

Спицын размышлял обо всем этом и в нем время от времени просыпался человек совестливый, попавший между молотом и наковальней. Спицын уже плохо слышал, о чем говорит Федор. Быстро уловив главное, он как бы раздвоился и где-то там, на внутреннем ринге его сознания, сейчас шла яростная битва двух Спицыных – хорошего и плохого, злого и доброго, уступчивого и упертого.

И время от времени, пытаясь наблюдать за собой, что называется, «изнутри» или «со стороны», он ловил себя на мысли, что ему уже многое не под силу: прощать, не замечать чужих слабостей, уступать, пытаться найти середину даже там, где она очевидна. Нашлось и оправдание: кто ж виноват, что жизнь пошла такая, что наступили лихие капиталистические денечки.