Андрей Троицкий - Награда для Иуды

На самом деле Шанин обладал молниеносной реакцией, прекрасно дрался и стрелял с обеих рук. Стоило ему раздеться по пояс и взору представало мускулистое тело в шрамах и отметинах от пера, с пупка по самую шею покрытое татуировками. Грудь украшала церковь с тремя куполами, Шанин отмотал три срока и добился в исправительных учреждениях кое-какого положения. Под правой ключицей красовалась объемная восьмиконечная звезда, выдающая в Шанине злостного лагерного отрицалу. Под левой ключицей та же звезда с восемью лучами, внутри которой раскрыла пасть зубастая рысь. И надпись внизу – «Делить буду я». На спине карта России, увитая гирляндами колючей проволоки, над картой череп с серпом и молотом на лбу и скрещенные кости, под картой надпись большими буквами – МАГ, – мой адрес ГУЛАГ. Были татуировки и на ягодицах, но те – сплошная похабщина. Предплечья и пальцы рук оставались свободными от лагерной живописи. Для человека, посвятившего себя организации крупных афер, татуированные кисти руку – конец карьеры.

Вторым помощником стал долговязый молодой человек по имени Вадик Соловьев, никогда не топтавший зону, зато имевший высшее образование и кое-какую практику, три года он протирал штаны в крупной юридической фирме, выполнял черновую работу, ожидая, когда его выдающиеся способности и знания по достоинству оценит начальство. Будут повышения по службе, будут громкие судебные процессы в арбитражах, а там и слава подоспеет, можно открыть собственную практику… Все впереди.

На исходе четвертого года, Соловьев, так и не получивший ни одного значимого, по настоящему выгодного дела в арбитражном суде, понял, что его просто затирают, держат мальчиком на побегушках, тягловой лошадкой. Он тащит воз, пока бездарные сынки и дочери богатых и влиятельных родителей, всякие тупые недоноски, обходят его справа и слева, карабкаются вверх, выхватывая из-под носа самые лакомые куски жизненного пирога. Соловьев осознал, что долго ему сидеть в клерках, и не наживет он ни денег, ни славы блестящего адвоката, но продолжал тянуть лямку от безысходности. Однажды во время обеда в китайском ресторане он познакомился с Витей Барбером и с тех пор больше ни разу не появился в своей юридической шарашке, даже заявления об уходе не написал.

Провинциальная жизнь катилась тихо и медленно. Барбер всего лишь дважды выезжал в Москву на подержанном «Опеле», но успел переделать кучу дел, в частности, пристроил в надежном месте чемодан с деньгами, вырученными от афер с «Каменным мостом». Бабки должны отлежаться пару месяцев. В другой раз сводил в кабак любовницу. И все бы ничего, но фарт кончился, хотя никто этого не заметил.

За неделю до ареста спокойствие талдомских затворников потревожил некий Вася Полуйчик, профессиональный игрок, содержавший в Москве свой катран. Некий Максим Штоппер по кличке Штопор, в три приема проиграл тридцать тысяч баксов, оставив в катране вместо денег долговые расписки, бесследно пропал: не показывался на людях, не подходил к телефону. Полуйчик просил найти Штопора и выбить из него карточный долг. Работа была не сложная, но и не слишком денежная, Полуйчик обещал двадцать процентов с тех тридцати штук. Стоило бы честно ответить, что Барбер мелко не плавает, он давным-давно не занимается такой мелочевкой как выбивание чужих долгов. Он кожей чувствовал, что вылезать из Талдома сейчас опасно, но Полуйчику, человеку полезному, нельзя отказать. Этот тип несколько раз помогал с жильем и новыми документами. Наступил черед платить по счетам.

Утром следующего дня Барбер отпустил Соловьева, парню хотелось на несколько дней съездить в Тверь к матери, чтобы оставить ей деньги на жизнь. Барбер и Шанин выехали в Москву. Первый день, посвященный поискам Штопора, прошел впустую. Никто из общих знакомых его в последние дни не видел, в кабаках, где Штопор просаживал деньги, он не появлялся. На ночь остановились у одной шмары, которая занималась сводничеством и приторговывала дурью. На следующий день, объездив десяток подпольных карточных притонов, они уже на ночь глядя нашли Штоппера в одном из кабаков в районе Капотни. Заведение было маленькое, собирались там пестрая публика, в задней комнате рядом с подсобкой поставили «хитрую» рулетку для лохов и несколько карточных стол, покрытый зеленым сукном, это для своих. Игра шла с вечера до утра. Барбер и Шанин засели за один из столов и сыграли несколько партий в секу.

Продувшись, устроились в баре, ожидая, когда Штопор сорвет банк, пройдя мимо них по тесному залу ресторана, и отправится восвояси. Ждать пришлось долго. Штопор выиграл какую-то мелочь, потом долго сидел за ресторанным столиком, жевал лангет, размышляя, возвращаться ли обратно в игорный зал или отчалить. Видно, решил, что сегодня не его день. Когда Штопор расплачивался с официантом, Барбер и Шанин вышли на улицу, завели машину. Через пару минут, когда Штопор вышел на воздух, к его башке приставили пистолет, затолкали в салон «Опеля». Профессиональный игрок снимал хату на окраине Москвы, надеясь, что там его не найдут кредиторы. Старый трехэтажный дом с толстыми крепостными стенами скрывал в себе вполне уютное гнездышко из четырех комнат, обставленных мебелью в стиле «модерн». На условленный звонок дверь открыла женщина в длинном халате, слишком некрасивая, с глазами навыкате, явно не жена и не любовница Штопора. Но слишком молодая, чтобы оказаться его матерью.