Андрей Троицкий - Награда для Иуды

И снова тот же вопрос: кому нужны жизнь или смерть Мальгина? Ответ он пытался найти, копаясь в карманах умирающего человека. Что в итоге? Кожаный бумажник с потертыми углами, набитый мелкими купюрами. В одном из кармашков водительские права на имя некоего Трубина Леонида Евгеньевича, тридцати одного года от роду, уроженца и жителя Москвы. Не имя – пустой звук. Этого типа Мальгин прежде в глаза не видел. Чем занимался этот Трубин, на кого работал и чей заказ выполнял прошлой ночью? Ответов нет. Бумажки, из кармана брюк, оказались квитанцией на ремонт видеомагнитофона «Панасоник», сданного в фирменную мастерскую, и счетом из ресторана «Якорь». Там господин Трубин ужинал неделю назад. Сумма весьма скромная, видимо, в еде и выпивке покойный не позволял себе излишеств, то ли берег спортивную форму, то ли просто был экономным человеком, считавшим каждую копейку. Как знать. Ведь самого Трубина об этом уже не спросишь.

Ясно одно: совершив неумышленное убийство, Мальгин здорово осложнил свое существование. Теперь друзья Трубина будут искать его с удвоенной энергией, чтобы поквитаться, заплатить кровью за кровь. Надо исходить из худшего: рано или поздно они узнают адрес квартиры Елисеева, и нагрянут сюда. На это уйдет время. Два-три дня можно жить спокойно, а там придется менять лежбище.

Больше думать не о чем. Мальгин, решив, что не помешает подремать пару часов, отправился в спальню, стащил шелковое покрывало с огромной кровати с высокой белой спинкой, повалился поперек нее и, закрыв глаза, досчитал до тысячи, а потом начал отсчет в обратном порядке, дошел до нуля, но не сонливость не приходила. Мягкая подушка, в которой глубоко тонула голова, насквозь провоняла женскими духами, удушливым восточным запахом, от которого начинала побаливать голова. Застоявшийся воздух был пропитан ароматом сандалового дерева, персиковой косточкой и миндалем. Видимо, любовница Елисеева обожала всякие восточные благовония, а в постель ложилась, предварительно сполоснув голову в тазике с духами. Мальгин встал, распахнул настежь форточку и снова грохнулся на кровать, пружины, едва не лопнув, запели на разные голоса.

Он лежал, слушал шум дождя, понимая, что заснуть не удастся.

Такие же ненастные дождливые дни стояли прошлым летом под Иркутском. В просторной избе, где адвокат Левин и Мальгин сняли комнату с двумя железными кроватями и облупившимся от полировки зеркальным шкафом, других постояльцев не было. Старуха хозяйка баба Нюра, по натуре жадина и стяжательница, ломила такую цену, будто предлагала постояльцам не убогую комнатенку, а пентхаус «Метрополя». Зато бабка не докучала лишними вопросами и подолгу отсутствовала в доме.

Каждое утро Мальгин и Левин встречали возле зонной вахты, ожидая свидания с Витей Барбером. Возле КПП толпились женщины, матери и жены зеков, получивших разрешения на длительные личные свидания с мужьями и сыновьями, сидевшими за колючкой. Ровно в семь на крыльцо выходил хмурый прапорщик, пришпиливал кнопками к доске объявлений список лиц, которым свидание разрешено уже сегодня. Фамилии Левина и его помощника Клинцевича в списке не значились. Юрист пытался ускорить события, переговорив с прапорщиком, но тот отвечал, что всему свой черед, сообветствующая бумага подписана, но от заместителя начальника колонии по режиму не поступало устного приказа насчет Левина. Ждите. Потратив утро без всякой пользы, возвращались в избу на окраине поселка, где хозяйка встречала их сковородой картошки, пережаренной с луком, и вопросом, выпьют ли гости с утра ее самогонки. Мальгин пить отказывался, Левин проглатывал стакан и отправлялся в комнату доглядывать ночные кошмары.

Лагерное начальство, чтобы предотвратить торговлю водкой на зоне, своим волевым решением ввело в поселке сухой закон. Этим подарком судьбы пользовалось все местное население, толкавшее самогон собственного производства солдатам, вольняшкам, работавшим на зоне, и приезжим, всем без разбора. Бабка тоже не оставалась в стороне от малого бизнеса. Перед полуднем, когда в поселок прибывал единственный рейсовый автобус из районного центра, она, заталкивала в корзинку несколько поллитровок с бумажными затычками, заботливо укрывала их платком и отправлялась куда-то, чтобы вернуться уже под вечер с пустой кошелкой. Время от времени возле автобусной остановки на самогонщиков устраивали настоящие облавы, в такие дни старуха приходила рано, вся в слезах. Ворочая в печке чугуны и переливая из емкости в емкость подошедшую брагу, она стонала и жаловалась на радикулит и скудную копеечную жизнь.