Андрей Троицкий - Награда для Иуды

Отъехав от кафе десять километров, Барбер сбавил скорость и свернул на узкую асфальтированную дорогу, уходящую в лес. Если проехать пару километров вперед, миновав развилку, принять вправо, упрешься в запертые металлические ворота садоводческого кооператива «Энергетик». Если повернуть налево асфальт кончится. По грунтовке, разбитой тяжелыми грузовиками, доберешься до заброшенного песчаного карьера. Дорога всегда пуста осенью, здесь нет ни единого фонаря, временами кажется, что сырой хвойный лес, хранящий в себе множество мрачных тайн и загадок, настолько высок, что подпирает темное небо макушками елей. Доехав до развилки, Барбер повернул налево, направившись к карьеру. «Форд», слишком тяжелый, плохо приспособленный к бездорожью тащился следом, выплевывая из-под покрышек жидкую грязь.

Барбер остановился в том месте, где лес отступал от дороги, дал задний ход. Съехал на обочину, ломая кустарник и молодые деревца, развернул машину на сто восемьдесят, включил фары дальнего света. Натянув кепку, распахнул дверцу и выбрался из машины.

…Чума час с лишним торчал в зарослях возле лесной дороги. Барбер оставил здесь напарника на особый непредвиденный случай, но что это за случай толком не объяснил. Сунул в руку Чумы пистолет ТТ со снаряженной обоймой и строго наказал: стреляй, когда не будет иного выхода. Куда стреляй? В кого? Не понятно. Барбер сел в «Ниву», напоследок приказав не выходить на дорогу и не разводить огня.

После того, как Диму Чинцова отвезли в ярославскую городскую больницу, вытащили из машины и переложили на каталку, сдав с рук на руки санитарам, начались не предусмотренные программой задержки. Барбер на повышенных тонах долго базарил с дежурным врачом, собственноручно писал какую-то бумагу и совал в морду доктора паспорт. Затем посетитель и врач закрылись в кабинете. Чума, по привычке заложив руки за спину, мерил шагами расстояние от двери приемного покоя до окна, забранного решеткой. Из кабинета долетали надрывные крики Барбера: «Я тоже гражданин этой страны и тоже имею право сообщить куда следует о вашем безобразном поведении». По какому поводу, собственно, кипеш, Чума понял не сразу, уже позже дошло: дежурный лепила не хотел вызывать из дома главного врача, и вообще предлагал отвезти парня куда-то в другую больницу, которая находится у черта на рогах, то есть сбагрить его подальше, чтобы Чинцов не отбросил копыта у них в больнице и не испортил своей смертью блестящей статистики.

«Это не моя ответственность», – пикал медик. «А мне плевать, чья это ответственность, – надрывался Барбер. – И класть я хотел на то, что у вас не ожоговый центр. Я до самого верха дойду, у меня друзья на Старой Площади. Завтра же вы лишитесь работы, положите на стол диплом врача и возьмете в руки метлу дворника. А если парень врежет дуба, я сделаю все возможное, чтобы увидеть лично вас в тюремной клетке. На показательном судебном процессе». Дело кончилось победой Барбера. Врач, напуганный сообщением о влиятельных друзьях со Старой Площади, все-таки вызвал каких-то спецов по ожогам и своего главного. Но препирательство в приемном покое отняло много времени. Сюда на эту лесную дорогу прибыли слишком поздно, чтобы Барбер сумел продумать все детали предстоящего дела. Он успел дать Чуме несколько наставлений, сунул в руку пистолет и укатил к дорожной харчевне.

За время неподвижного стояния на месте, Чума успел промокнуть и задубеть, как труп в морозильнике. Пока он нашел удобное, относительно сухое место неподалеку от дороги, за шиворот куртки вылилось, наверное, полведра дождевой воды. Чума нервничал, считал минуты и одну за другой смолил влажные, едва тлевшие сигаретки. Когда в просветах между деревьями блеснули огоньки автомобильных фар, от холода уже тряслись колени. Чума, прижавшись спиной к стволу старой ели, клацал зубами и чутко вслушивался в новые звуки. Хотелось только одного: чтобы все это поскорее закончилось. Так или эдак, но закончилось.

Когда он увидел, что машины встали, расстегнул куртку, вытащил из-под ремня пистолет. Передернул затвор и начал беззвучно красться к «Форду», передвигая тяжелые непослушные ноги.

Два часа назад Роман Алексеенко очнулся в подвале настолько сыром, что стены, выложенные красным кирпичом, местами покрылись зелеными грибами плесени. Голова раскалывалась от боли, а он, раздетый догола, сидел на венском стуле с жестким фанерным сидением и гнутой деревянной спинкой. Под потолком едва теплится полудохлая лампочка, справа массивный верстак, на котором стоит электрическая плитка. Рядом с верстаком железная раковина, из крана капля за каплей сочится ржавая вода. В темном углу поднимается вверх, упираясь в наглухо закрытый люк, деревянная лестница со стертыми ступеньками.