Светлана Гончаренко - Измена, сыск и хеппи-энд

Она торопливо зашагала прочь, надеясь выбраться к Коммунистическим баням. Проходя мимо садика со скульптурами, она на минуту остановилась. Здесь было тихо и безлюдно — подъезды Сумасшедшего дома выходили на боковые фасады, первые два этажа занимала музыкальная школа. Вика поднялась по крутым лестницам, где давно никто не ходил, с отвращением обернулась к складу “Спортсервиса” и вдруг остановилась. Невзрачный домишко лежал перед ней как на ладони. Он походил на уродливую игрушку. Отсюда, с высоты второго этажа, было видно, как его освещенные окна доверчиво демонстрируют ряды коробок и что-то мелькающее, желтое — конечно же, свитер Ларискин. Отсюда все отлично видно! Вернее, не видно ни черта, потому что далеко. Вот если б зрение было получше…

Новая мысль озарила усталый Викин мозг. Она довольно бодро миновала Сумасшедший садик, покосилась на сытую, недавно отреставрированную спину спортсменки с полотенцем, на пахабную морду дельфина и направилась к высокой арке, ведущей на проспект Берзиня. Мощная арка была забрана чугунной решеткой. В сумерках холодно отблескивали ее несокрушимые чугунные пики и стайки вертлявых чугунных завитков. Вика налегла на решетку (в ее центре была калитка, обрамленная чугунными лаврами) и попыталась вырваться наружу. Не тут-то было! Решетка только кандально загремела, а болтавшиеся с другой ее стороны, на воле, на проспекте Берзиня хилогрудые тинейджеры встретили Викины усилия мерзким гоготом.

Вика отскочила от решетки: “Запаяли калитку толстопузые!” Она именно так представляла себе респектабельных жильцов сумасшедшего дома. Она даже пожалела, что ее не сопровождает сейчас толпа боевых матросов, лихих красногвардейцев и анархистов в кокаинистическом бреду. Давным-давно в детстве она видела фильм, где подобная толпа разнесла в пух точно такие же чугунные ворота — кажется, Зимнего дворца. Но поблизости не обнаружилось ни одного матроса, ни даже кокаиниста, поэтому Вике пришлось брести через пустырь к тому проулку каким она сюда въехала. Черное пятно обиды снова расползалось в душе. Судьба ее свершилась, ее предали. Ее соперница сейчас хохочет и задирает ноги вон за той железной дверью, а она, Вика, бредет униженная, с сумочкой, вывалянной на помойке, с грязными руками, в дурацком парике. Все кончено, и от этого стыдного, липкого нельзя избавиться. Это с ней случилось. Это не сон.

Вдруг Вике показалось, что на парковке перед сумасшедшим домом стоит меж изящных иномарок рыжеватый “Москвич”. Не может быть! Он ведь высадил ее у забора и развернулся… Мало ли на свете рыжеватых “Москвичей”? но этот точно такой же! Вике стало интересно, и она нарочно прошла вдоль парковки. Так и есть, он! Рыжеватый, а на водительском месте видна лысая голова. И очки посверкивают. Неужели он все время тут был? И видел все ее штучки на помойке? Ужас какой! Но для чего он остался? Конечно, влюбился. Болван! Сейчас начнет приставать, звать к себе чай пить. Будет рассказывать, до чего он одинок. Вот еще напасть… Вика губастого незнакомца приготовилась резко отшить. Мало она натерпелась сегодня, хотя бы от тех же восточных брюнетов!

Надменно прошла Вика мимо рыжеватой машины, набрав в легкие воздуха для решительного отпора. Губастый и головы не повернул в ее сторону. Не посигналил. Даже не улыбнулся. Его лицо было неподвижно и бессмысленно, как у гипсового пионера. Болван! Вика гордо слушала чавканье своих каблучков по грязи. Еще тишину нарушал одинокий, вселенски-гулкий лай мастиффа, во тьме фигурой из Сумасшедшего дома.

— Пусси! Пусси! — ворковала фигура, шаркая где-то далеко ногами по щебенке. Громадное собачье тело металось, рыскало, вынюхивало что-то в садике, среди стриженных кустов и белотелых скульптур. Было в этой картине нечто величественное и зловещее. И эта собака, и громада Сумасшедшего дома с мерцающей малиновой лампочкой на шпиле, и убогий домишко, где ее муж изменял ей в эту минуту, и странный человек, застывший в рыжей машине — все пугало и озадачивало Вику. Ей стало холодно и одиноко. “Пропади пропадом это гиблое место! Ноги моей здесь больше не будет”, — думала она, выбираясь наконец к Коммунистическим баням.

К шести вечера она была уже на месте. Прогнозы сбылись: похолодало. Лужи замерзли, грязь застыла комьями, несколько колючих созвездий украсили зеленоватое небо. Вика оделась соответственно погоде. Восточные брюнеты могли отдыхать: на ней были спортивные шаровары, драный Пашкин пуховик, висевший огромным мешком, и черная лыжная шапочка с эмблемой Блошиной горки. (Фирменная символика горки была уже разработана — сделаны шапочки, шарфы и кружки с изображением лихо застилизованного — если не знаешь, ни за что не угадаешь, что это! — парящего орла. Кстати, и Блошиную горку по этому случаю предполагалось переименовать в Орлиную). Перчатки Вика тоже не забыла. Теперь ей даже казалось, что она перестаралась с экипировкой — в пуховике было парко, будто грелка лежала за пазухой. Зато Вика получила безупречный облик немного чокнутой спортсменки-энтузиастки неопределенного возраста. Косметику побоку, а носик сам собой порозовел от свежего воздуха. Чучело чучелом!