Светлана Гончаренко - Измена, сыск и хеппи-энд

— Гузынин — законченный подлец. Представь, по-черному дерет с бедных студентов. Зачет — сотня зеленых, экзамен — три. Иначе и не суйся! Причем больше тройки, подлец, не поставит — за четверку двойная такса. А пятерок, кажется, никто даже и не просит. Монстр!

Вика возмущенно покачала головой:

— Какой ужас! А что он преподает?

— Высшую математику и основы анализа. Абсолютно никому не нужная фигня, особенно на экономико-международном факультете, где мой Максимка. Но Гузынин там-то особенно и свирепствует. Всех затерроризировал.

— Да, жуткий человек, — согласилась Вика. — И фамилия какая противная. От слово гузно.

— Тебе-то он зачем?

— Так, соседка попросила узнать, — уклончиво ответила Вика.

— Чего узнать? Сколько он берет?

— Ну да.

— Говорю же, сотню зеленых, чтоб его разорвало!

В последнее время Вика врала много и удачно. Прежде, соврав, она предательски розовела и, как в детстве, полагала, что настоящую правду всегда можно прочитать по ее медовым глазам. Теперь же, в разгар семейной катастрофы она, немного побарахтавшись и наглотавшись грязи, как трехмесячный щенок, брошенный в канаву, отфыркалась, отплевалась — и поплыла в море лжи. Это море оказалось неглубоким и неопасным. Переводы теперь выходили у нее легко — она больше не искала в бумагах “Грунда” не смысла, не правдоподобия и даже из озорства подпускала в них от себя казуистических красот. Красоты она черпала из пяти килограммов брошюрок, что приволок из Стенсоновского университета, штат Мэн, Смоковник. Самому Смаковнику она, не моргнув глазом, вдруг как-то заявила, что ей чрезвычайно нравится атмосфера доверия и теплоты, установившаяся в их отделе. Виталий Ефимович Савостин, слышавший это признание из-за своей перегородки, даже поперхнулся содой от удивления и долго кашлял. Серолицего Гусарова она радостно поблагодарила за какое-то угрожающее замечание насчет дисциплины. Гусаров от неожиданности даже смутился и потрогал на груди неправильную кость. Вика врала и Елене Ивановне, которой прежде побаивалась. Всё, всё было трын-трава в сравнении с ее бедой. Беда эта не сливалась больше со всеобщим мраком мировых ужасов, а имела лицо, и имя, и противную фамилию. Когда истина открылась, Вика некоторое время пребывала в полном оцепенении. Пашка каждый день добросовестно рассказывал ей, по каким производственным причинам его не было ночью. Вика не возражала. Ее придавила висевшая, оказывается, на тоненькой ниточке и вмиг рухнувшая громада безоблачного семейного счастья. Иногда из-под этой тяжести просовывали блеклые головки ростки безумных, неправдоподобных надежд — а вдруг Пашка действительно по ночам посещает спортивные объекты? С блондинкой, она ведь заведует какими-то клюшками? А выметенный уборщицей презерватив вообще неизвестно чей… Но Пашкина рука на желтом свитере в “Саабе”… Тут уже все ростки вяли и кукожились на глазах. Вика гнусно обманута, это ясно. Все умеют отлично врать! Даже нехитрый простодушный Пашка так естественно возмутился, когда Вика намекнула, что ночами он веселится. — А вдруг он все-таки ездит на объекты? С блондинкой? Нет, выяснить, что и где с Пашкой происходит по ночам, стало совершенно необходимо. Последний удар. Последняя точка. Последняя капля. А там уже можно решать…

Белокурый парик Вика купила на рынке. Папаху пришлось вернуть коллекционерке. Та нашла, что побывав в Викиных руках, ее сокровище полиняло и поредело (Жанна утверждала обратное). Значит, пора заиметь свой реквизит! Парики, подвешенные на веревочке, колыхались перед Викой на весеннем ветерке и напоминали нахальные тропические цветы. Она не знала, какой предпочесть — сиреневый с елочным блеском или ярко-апельсиновый. Оба они были дики, невероятны и совершенно несовместимы с изысканным Викиным стилем. Она и хотела стать нынче наглой, фальшивой и бесстыжей. Она натянет страшно тесные штаны гнусного, нутряного алого цвета (эти штаны у нее уже были, теткин подарок; она поддевала их зимой под брюки для прогулок). Вика вдруг с ужасом поняла, что хочет нарядиться вульгарной Лариской Гузыниной. Пусть так. Ну и что? Она наденет алые штаны и еще покажет им обоим! Она не будет больше глупо сигналить на дороге и унижаться перед таксистами. Машину надо взять заранее — какого-нибудь непритязательного левака. Поглядим, куда вы отправитесь, на какие объекты!

Выслеживания, преображения, переодевания — в общем, двойная жизнь — стали доставлять Вике странное, нехорошее удовольствие. “Фу, какое извращение!” — говорила она, глядя на себя, белокурую, в зеркало. Парик она все-таки выбрала не лиловый и не оранжевый, а ослепительно белый, неистово сверкающий и формой напоминающий большую аккуратную метлу (Мудель “Клеопатра” значилось на крайне безграмотном ярлыке, выдающем слаборазвитость восточного производителя). Анютка не видела этого безобразия, потому что сидела этажом ниже, у одноклассницы, и смотрела там мультики. В дополнение к метле Вика нарисовала себе красные развратные губы, много разляпистее ее собственных, и нанесла на веки тени для ночной жизни, с высверками. После некоторого размышления она еще и наклеила длинные белые ногти, достойные выходца из склепа. В алых штанах и коротенькой, едва до талии, куртке Вика стала выглядеть так, что никто из “Спортсервиса” ее бы не опознал.