Дик Френсис - Осколки

Мы сидели рядом, втиснувшись в одно кресло, не столько даже потому, что это доставляло нам удовольствие, сколько затем, чтобы ощущать дружескую поддержку.

Я рассказал Кэтрин о профессоре Лоусон-Янге и предложенном им способе исследования с введением неизвестного.

– И вот теперь я обдумываю все, что кто-либо сказал и сделал, добавляю икс-фактор и смотрю, что получится.

– Что-то уж больно сложно звучит.

– Зато все видится в ином свете.

– Ну, а когда ты его найдешь, этого Номера Четвертого?

– Он мне в кошмарах снится, – сказал я.

Я погладил ее по голове. Она свернулась у меня на коленях так уютно, как будто всю жизнь тут сидела.

Для того чтобы добавить Четвертого в картину с того момента, когда мне впервые стало известно о его существовании, придется вспомнить эту драку у магазина в Бродвее – всю, до последнего удара. Не хочется, но придется. И вспомнить все крики Розы до последнего слова.

Она кричала: «Сломайте ему запястья…»

Кэтрин заворочалась в моих объятиях, прижалась теснее – и я решил, что Роза пока подождет.

Кэтрин проснулась рано и уехала еще до рассвета – она дежурила в утреннюю смену. Я еще затемно пешком отправился в «Стекло Логана», размышляя обо всем, что узнал вчера и позавчера в Линтоне и Бристоле, и, как и профессор Лоусон-Янг, гадая, по-прежнему ли похищенные доктором Форсом уникальные данные находятся у него.

Строго говоря, какое до этого дело провинциальному стеклодуву? Однако подживающая ссадина на подбородке напоминала о том, что не все с этим согласны.

Опять же, строго говоря, погибшему жокею до этого тоже никакого дела не было – однако же его жену и детей отравили усыпляющим газом и стащили у них все видеомагнитофоны.

Профессор рассчитывает на мои дедуктивные способности. Однако, на мой взгляд, он ставит последнюю рубашку на лошадь, которая сойдет с дистанции, как сказал бы Мартин.

Эта охота за пропавшей кассетой начала мне напоминать блуждание в звездообразном лабиринте, все коридоры которого заканчиваются тупиком. Однако профессор был убежден, что один из коридоров в конце концов должен привести к его сокровищу. Я уже привык считать, что и Ллойд Бакстер, и Эд Пэйн, и Виктор, и Роза, и Норман Оспри, и Бомбошка, и Адам Форс ни к чему меня не выведут. Однако теперь, обдумывая все, что они говорили и делали, я пришел к выводу, что профессор был прав: если получится отбросить ложь, то, что останется, действительно будет правдой.

Куда больше времени и умственных усилий понадобится на то, чтобы проверить предположение профессора: если включить икс-фактор во все мои неразрешимые загадки, все концы должны сойтись.

Несмотря на то что я явился в мастерскую за полчаса до обычного начала рабочего дня, Гикори оказался уже там. Он упрямо пытался сделать идеальную яхту. Он сделал яхту покрупнее и пустил вдоль мачты красные и голубые полоски, так что вещица сделалась ярче и веселее.

Я поздравил его с удачей. Гикори пренебрежительно фыркнул в ответ. Я подумал о том, скоро ли его солнечный нрав разразится бурей, и от души понадеялся – и ради него самого, и ради блага всей нашей маленькой команды, – что в ближайшее время такого не случится. Пока что я принялся прибираться на полках в том конце мастерской, что служил кладовой, а Гикори установил в печи рабочую температуру – 1800 градусов по Фаренгейту. Надо отдать Гикори должное: он обращался с полужидким стеклом с той долей бесшабашности, которая наверняка ему понадобится на пути ко всеобщему признанию. Про себя я думал, однако, что Гикори навсегда застрянет на отметке «Очень хорошо» и никогда не добьется «Отлично». В глубине души Гикори понимал, что способности его ограниченны, и знал, что меня ему не превзойти. А потому к его нынешней зависти следовало относиться снисходительно, с мягким юмором – если, конечно, я хотел, чтобы он остался или, по крайней мере, ушел без особого скандала.

Айриш и Памела Джейн, как обычно, пришли вместе. На этот раз они ожесточенно спорили о фильме, в котором действовал злой стеклодув. Они спросили у Гикори, что думает об этом фильме он, втянули его в спор и так заболтались, что опомнились лишь тогда, когда драгоценная яхта Гикори со звоном лопнула и разлетелась в куски. Гикори забыл яхту на катальной плите, и ее внешняя поверхность успела остыть, а сердцевина оставалась раскаленной. И напряжение, возникшее из-за неравномерного остывания, оказалось чрезмерным для хрупкого стекла. Осколки разлетелись в разные стороны и попадали на пол.