Дик Френсис - Дикие лошади

– Конечно, – легко согласился О'Хара, подмигнув мне. – График предусматривает диалоги, крупные планы и несколько сцен с людьми, входящими и выходящими из помещения весовой Хантингдонского ипподрома. Никаких сцен с толпой, они уже отсняты. Жокеи тоже завершили работу. Лошади будут перевезены обратно завтра после полудня. Благодаря отличной погоде и разумному руководству Томаса мы закончим съемки на ипподроме на день раньше.

Босс выглядел так, словно его укусила оса. Уходя, я гадал, может ли его хоть что-нибудь порадовать.

На мое совещание с Монкриффом заявились сразу Нэш и Сильва, каждый хотел продолжить практику частных репетиций. Нэш принес распечатку своей роли. На лице Сильвы не было косметики, зато было выражение ярой феминистки. Я попробовал представить, как она и О'Хара выглядят вместе в постели; это ни на дюйм не продвинуло мою работу, но поделать с этим я ничего не мог.

Мы просмотрели сцены. Монкрифф и Нэш обсуждали освещение. Сильва вскинула свой божественный подбородок, и, к ее удовольствию, Монкрифф оценил ее лицевые кости в терминах светотени.

Я самоотверженно пил бренди с болеутоляющим: возможно, с точки зрения медицины это плохое сочетание, но не беда. Когда все ушли, я занял полусидячее положение на кровати и не мог заснуть еще долгое время, дрожа и размышляя, и наконец решил, что в ближайшем будущем у меня за спиной всегда должна быть какая-нибудь стенка.

О'Хара своим звонком пробудил меня от тревожного сна в половине восьмого. Что-то поздновато.

– Как ты? – спросил он.

– Отвратительно.

– На улице дождь.

– Да? – Я зевнул. – Это хорошо.

– Монкрифф звонил синоптикам. После полудня должно подсохнуть. Так что мы можем взглянуть на хантингдонские сцены сегодня утром, когда фургон вернется из Лондона.

– Да… Я думал, босса это не волнует.

– Он сам уезжает в Лондон. Он не собирается ждать поездки в Хантингдон до вечера. Он сказал мне, что с фильмом, на его взгляд, все в порядке и он доложит об этом.

– Здорово!

О'Хара хихикнул.

– Он считает тебя деловым человеком. В его устах это самая высокая оценка. Он сказал, что я могу возвращаться в Лос-Анджелес.

– О! – Я был удивлен тем, насколько меня это расстроило. – И ты уедешь?

– Это твой фильм, – ответил он.

– Останься.

После паузы он сказал:

– Если я уеду, это покажет, что ты действительно у руля. – Снова пауза. – Подумай над этим. Мы все решим после просмотра. Жду тебя в одиннадцать в проекторной. Ты в состоянии?

– Да.

– Хотя не должен бы… – сказал он и отключился.

К девяти часам я решил отказаться от грандиозного британского завтрака и нашел на карте города гараж Ригли; к четверти десятого мой шофер нашел его на местности. Поверх бензонасосов был натянут навес – укрытие от дождя.

Билл Робинсон оказался обладателем длинных волос, кучи прыщей, сильного восточноанглийского акцента, короткой куртки из черной кожи, усеянной множеством золотых заклепок, и тяжелого инструментального пояса, болтающегося вокруг его тощих бедер. Он принял во внимание тот факт, что у меня был шофер, и выказал должное уважение.

– Чем обяз'н? – спросил он, жуя жвачку. Я усмехнулся.

– Мисс Доротея Паннир считает тебя отличным парнем.

– Да-а? – Он с довольным видом кивнул. – Она тоже неплохая старушенция.

– Ты знаешь, что она в больнице?

Улыбка с его лица исчезла.

– Я слыхал, что какой-то ублюдок порезал ее.

– Я Томас Лайон, – представился я. – Она сообщила мне твое имя.

– Да-а? – Он насторожился. – Вы не от ее сынка? Сынок у нее просто засранец.

Я покачал головой.

– Ее брат Валентин оставил мне по завещанию все свои книги. Она сказала, что доверила их тебе на сохранение.

– Не отдавать их никому, вот что она сказала. – Он выдул из жвачки пузырь, который с громким хлопком лопнул, и выжидающе уставился на меня. Я рассудил, что было бы ошибкой предложить ему деньги, что в современном мире придавало ему статус святого.

– Что, если мы позвоним ей? – сказал я.

Он не имел ничего против, так что я воспользовался своим мобильным телефоном и дозвонился до госпиталя, а после целой серии щелчков и соединений – до самой Доротеи.

Билл Робинсон, одетый в черную кожу с заклепками, говорил с ней, и его лицо сияло детской радостью. Надежда на то, что добрые старые времена не совсем минули.

– Она говорит, – сказал он, сунув мне обратно телефон, – что задница ваша сверкает подобно солнцу и что книги принадлежат вам.