Дик Фрэнсис - Скачка тринадцати

Джим с Виви прекрасно знали, что, вырастая, жеребята меняются не меньше, чем мальчики, которые становятся мужчинами, так что вряд ли кто-нибудь признает аристократа по внешнему виду. Директор это тоже знал. Жеребчик сможет выступать под своим новым именем, и никто ни о чем не догадается. Виви была уверена, что все будет прекрасно. Она не учитывала только упрямства директора. Тот уже прикидывал, что в ближайшие несколько лет придется время от времени выборочно проверять рыжих жеребчиков с белыми звездочками.

— Летом надо будет подновить конюшню, — сказала Виви. — Покрасить малость. Расставить кадки с цветами. Тогда к осени, когда жеребчик начнет выигрывать и на нас обратят внимание, у нас будет приличная конюшня, где любой владелец согласится держать своих лошадей.

Джим кивнул. Виви знает, что делает. Виви у него действительно умница.

— Ты пробьешься наверх, Джим Тернер, и эти самодовольные коровищи, тренерские женушки, больше не смогут смотреть на нас свысока!

От черного хода внезапно донесся металлический звон. Джим с женой, встревоженные, вскочили и выбежали на улицу.

У крыльца стоял оборванный, чумазый человек и рылся в отбросах в мусорном баке. Он, собственно, уже собирался уходить.

— Бродяга! — возмущенно воскликнула Виви. — Ворует наш мусор!

— Убирайся! — рявкнул Джим, надвигаясь на незваного гостя. — Пшел отсюда!

Бродяга медленно отступил на несколько шагов. Джим Тернер нырнул в кухню и вернулся с дробовиком, из которого стрелял кроликов.

— Пшел отсюда! — крикнул он, прицелившись в бродягу. — Убирайся и больше не приходи, понял? Мне тут всякая рвань вроде тебя ни к чему! А ну, катись!

Бродяга медленно удалился в сторону дороги. И Тернеры, весьма довольные собой, вернулись на теплую кухню.

Владелец земли весь день жалел о том, что сделал утром. Он запоздало сообразил, что в такую погоду не годится выставлять человека из дому, даже если этот дом — всего лишь нора на склоне холма.

Когда они с муниципалитетчиками разнесли жалкую хижину, в развалинах обнаружился пакет, набитый окурками. Владелец не отличался богатым воображением, но даже до него дошло, что он отобрал у бродяги все, что у того было, — и дом, и элементарные удовольствия… Владелец смотрел на хмурое небо, и ему было не по себе.

Весь день он обходил свои угодья, отчасти затем, чтобы найти бродягу. Совесть его была неспокойна. И наконец он не без удивления увидел того самого бродягу, шагающего ему навстречу по одной из дорог, идущих вдоль границы поместья.

Бродяга брел медленно. И он был не один. За ним, так же неторопливо, шагал конь.

Бродяга остановился. Конь тоже. Бродяга протянул коню на грязной ладони кубик комбикорма, и конь взял и сжевал его.

Владелец земли изумленно уставился на эту парочку: чумазый бродяга и ухоженный конь в чистой попоне.

— Где ты его взял? — спросил владелец, указывая на лошадь.

— Нашел. На дороге.

Голос бродяги был хриплым от долгого молчания, но слова звучали вполне отчетливо. Впрочем, бродяга соврал.

— Послушай, — неловко начал владелец, — если хочешь, можешь отстроить свою хижину. Останься тут на несколько дней. Хочешь?

Бродяга поразмыслил — и покачал головой. Оставаться было нельзя, из-за коня. Он освободил коня из конюшни и взял с собой. За это его сочтут вором и арестуют. А он с детства инстинктивно избегал всех общественных учреждений — сперва детских домов, потом — армии… Ему претили даже стены ночлежки, а уж тем более — тюремной камеры. Голод, холод и свобода — сколько угодно. Тепло, кормежка и запертая дверь — ни за что!

Он повернул прочь, сделав знак владельцу взять коня. Тот почти машинально взялся за недоуздок.

— Погоди, — сказал он. — Слушай… на, возьми.

Он достал из кармана пачку сигарет и протянул их бродяге.

— Возьми, пожалуйста.

Бродяга, поколебавшись, вернулся и принял дар. Кивнул, признавая факт обмена. Потом снова повернулся и зашагал прочь. Давно собиравшийся снег начал падать крупными хлопьями, скрывая удаляющуюся фигуру, тающую в надвигающейся тьме.

«И куда же он пойдет?» — с беспокойством подумал владелец. А бродяга спокойно размышлял, что придется идти всю ночь сквозь метель, чтобы не замерзнуть, а утром можно будет найти убежище и позавтракать тем, что выбрасывают другие люди, как обычно. Прежний гнев бродяги излился на Джима Тернера и выгорел. Теперь, поглощая милю за милей, он испытывал лишь одно чувство — привычное, всепоглощающее стремление к одиночеству.