Лариса Капицына - Дело №346

И промолчал.

Этим же вечером Грин и его приятель вылетели на встречку и лоб в лоб столкнулись с огромной фурой. От его мотоцикла остались только искареженные детали.

Когда все улеглось, повинуясь безотчетному желанию поделиться с кем-то тем, что мучало его, Савва рассказал об этом случае девушке с синими глазами.

И тут началось!

Она не пожалела его, обозвала болваном и трусом и закатила истерику.

– Ты должен был, слышишь?… ты просто обязан был, – она выдиралась из Саввиных рук и показывала дрожащим пальцем на дверь, – лечь вот тут, на пороге и никуда не пускать его! Ты должен был все рассказать ему… остановить его! Что же ты за друг такой?!!

– Ты не понимаешь… – Савва пытался оправдаться, сказать ей, что Грин не стал бы его слушать. Иногда он был ужасно упрямым. Да Савва и не знал, когда это случится. Не мог же он не выпускать Грина из квартиры всю жизнь! Но она ничего не хотела слушать, мотала головой, сверкала на него синими глазами.

– Ты мог спасти его! Он был бы сейчас с нами. Со мной, по крайней мере. Как ты не понимаешь? Его больше нет. А я…Я ничего не хочу. Без него я ничего не хочу! – она кричала без остановки, так что Савва не знал, что делать и что сказать. Это был кошмар.

Потом она выбежала из дома и бродила бог знает где. Савва был уверен, что она больше никогда не захочет его видеть.

Но она вернулась, отстраненная и притихшая, и, не поднимая глаз, заговорила:

– Я не думаю, что ты виноват. Нет. – Она покачала головой. – На самом деле я злюсь не на тебя, а на него. Он всегда делал, что хотел и никогда не думал о других. И вот чем все закончилось. Знаешь, как я живу теперь? – спросила она, и, наконец, подняла на Савву синие глаза. – Я теперь и не живу вовсе. Я просто задыхаюсь от тоски. Ничего не могу делать и думать ни о чем не могу.

И добавила фразу, от которой у Саввы по телу пробежал мороз.

– Я хочу к нему.

Савва не умел утешать людей. Никогда не умел. И в этот раз он обнял ее, прижал к себе и стал повторять одно и то же:

– Ну что ты! Ну зачем ты так? – Они стояли в тесном коридоре, обнявшись, как осиротевшие дети. И Савва думал, если бы Дар мог излечивать или хотя бы успокаивать! Или хоть немного снимать эту душевную пытку. Он бы распрощался с Даром без сожаления, лишь бы не ощущать эти красные волны отчаяния, исходившие от нее. Но Дар был жалким и никчемным. Он только подавал сигналы, которыми даже нельзя было воспользоваться. Просто хорошо развита интуиция. Савва читал об этом в интеренете.

Потом они долго привыкали к одиночеству. Она – сама по себе, Савва – сам по себе. Так ей было легче. Она, конечно, изменилась. Перестала улыбаться, и ее лицо словно окаменело. Она никогда не отмечала дату смерти Грина. Она и так думала о нем постоянно. И она никогда не плакала, даже на кладбище, куда они иногда ездили вдвоем, чтобы постоять у неприметного памятника, на котором не было фотографии, просто надпись: «Гриневский Олег Николаевич.» И внизу две даты, разделенные короткой черточкой, такой же короткой как жизнь Грина. Когда Савва прикасался пальцами к холодному камню, и Дар молчал. Он не умел реагировать на пустоту.

Грин, которого они всегда воспринимали, как более взрослого, более опытного человека, навсегда остался двадцатилетним парнем, и они его давно переросли. Им теперь было по двадцать три, и они уже сами были взрослыми. У нее возле уголков губ залегли складки горечи, которые никогда не расправлялись, вообще в лице появилось что-то старушечье, какая-то обреченная усталость. И Савва не представлял себе, каким должен быть человек, который заставит ее улыбаться как прежде, но всегда верил, что такой человек есть. Не может же все так сложиться, что она останется одна до самой смерти, никогда больше не будет улыбаться, никогда кокетливо не поправит волосы, не засмеется чудесным воркующим смехом, немного краснея и смущаясь. Этого быть не может. Нужно только не дать себе привыкнуть к этой пустоте и перестать окунаться в нее снова и снова, как в бездонный колодец. Но он видел, что она увязла в этой тоске, пропустила какой-то важный момент, когда горе отступает, что она все больше зацикливается на своих мыслях, на своем отчаянии…

Раз или два раза в месяц они встречались, шли в кино или в кафешку, выпивали по бокалу вина и по чашке кофе. Савва пытался ее развлечь, сыпал анекдотами, вычитанными в интернете, но чувствовал себя скучным, неитересным, видел, что она улыбается только из вежливости.

Иногда она теряла нить разговора и уходила в себя, и Савва никогда не спрашивал ее, о чем она думает. Обращенный внутрь себя взгляд и каменное, похожее на маску, лицо, пугали. Синие глаза, которыми он любовался украдкой, тускнели, теряли влажный живой блеск. Видимо, ей тоже было тяжело в такие моменты, потому что, очнувшись, она виновато улыбалась и почему-то зябко ежилась. А однажды, оглядев многолюдное кафе, сказала: