Джеймс Чейз: Осторожный убийца

Квартира находилась на самом верхнем этаже грязного ветхого дома, со времен войны хранившего на своих стенах следы шрапнели. По обе стороны от него до сих пор оставались огромные кучи щебня и кирпича – последствия бомбежек.

Переступая через играющих на лестничных площадках детей и раскланиваясь по пути с мужчинами и женщинами, праздно сидящими в креслах возле открытых дверей, я поднялся наверх.

В полдень Торрчи обычно возвращался домой для небольшого отдыха, и он сейчас должен быть дома. Торрчи был человеком строгих привычек: утром в девять тридцать уходил к собору, возвращался на ленч к двенадцати, отдыхал и отправлялся обратно к четырем, оставаясь в соборе до семи. Он никогда не отступал от этого распорядка дня, за исключением двух выходных дней в неделю, когда он ездил к своим родителям в Неаполь.

Постучав в дверь, я вытер носовым платком лицо и руки. Здесь, наверху, было очень жарко от солнечных лучей, буквально прожигавших железную крышу. Торрчи открыл дверь: босой, в грязной белой футболке и черных шортах, с залитым потом круглым лицом, будто он только что умывался. Торрчи воскликнул:

– Синьор Дэвид! Входите! Уже месяц, как вы не навещали меня!

– Может быть, – согласился я и прошел вслед за ним в большую неопрятную гостиную. На кушетке возле окна, одетая только в легкие розовые брючки, лежала Симона, подружка Торрчи. Это была маленькая, изящная девушка, с черными глазами и короткими черными волосами, так круто вьющимися, что ее голова была похожей на каракулевую шапку.

Она равнодушно взглянула на меня и отвернулась к окну. Сигарета свисала с ее полных губ, и серый пепел падал на ее голую, небольшую грудь. Нагота не причиняла ей никаких неудобств.

– Не обращайте на Симону внимания, – сказал Торрчи. – Она сегодня в плохом настроении. Когда спадет жара, я задам ей небольшую трепку, и она опять станет ласковой!

Симона, не оборачиваясь, выругалась.

Торрчи рассмеялся:

– Не обращайте внимания, синьор Дэвид, я говорю, она сегодня в плохом настроении. Садитесь, у меня есть хорошее виски. Выпьем.

Я сел к столу, наблюдая за тем, как Торрчи доставал два стакана.

– Я еще раз хочу извиниться за тот маленький инцидент, что произошел в соборе сегодня утром, – сказал он, наливая виски. – Соблазн был слишком велик. Вы же знаете, я в первый раз обчистил вашего клиента.

– Знаю, но зачем вы взяли бриллиантовую брошь, ведь вы все равно не смогли бы ее продать.

Торрчи задержал глоток виски во рту, проглотил, просиял и кивнул.

– Хорошее шотландское виски, – заявил он. – Друзья подарили мне. Очень хорошее виски. Попробуйте!

– Вы не смогли бы продать брошь, – повторил я, – так почему вы ее взяли?

– У меня есть друг, который перепродает краденые бриллианты, – он заплатил бы мне очень хорошо.

– И сколько он дал бы за нее? Торрчи пожал плечами:

– Не знаю. В соборе было темно, я не успел рассмотреть ее как следует.

Я достал брошь из кармана и положил на стол.

– Рассмотрите сейчас.

Торрчи выпрямился на стуле, его круглое лицо застыло, а глаза так и впились в брошь.

Симона мгновенно соскочила с кушетки и подошла к столу. Она стояла позади Торрчи, почесывая бедро, и поверх его плеча разглядывала брошь.

– Дай мне лупу, – распорядился Торрчи.

Она отошла, выдвинула ящик комода, достала лупу, похожую на те, которыми пользуются часовщики, и подала ему. Он вставил лупу в глаз.

Пока он рассматривал брошь, мы молчали. Затем он передал и лупу, и брошь Симоне.

Она долго ее рассматривала, потом положила на стол и опять отошла к кушетке. С ленивой грацией кошки растянулась на кушетке и закурила новую сигарету.

– Хотите продать, синьор Дэвид? – спросил Торрчи.

– Какова ее стоимость?

– Я бы дал за нее двести тысяч лир. Симона приподнялась на кушетке и завизжала, оскалив белые зубы.

– Дурак! Она не стоит и ста тысяч! Ты с ума сошел?

Торрчи улыбнулся ей:

– Синьор Дэвид – мой хороший друг. Я не обманываю друзей. Настоящая цена – двести тысяч.

– Глупый баран! – рассердилась Симона. – Кто ее у тебя купит? Дай ему девяносто пять тысяч, если не хочешь разориться из-за своих друзей, и хватит.

– Не обращайте внимания, синьор Дэвид, она так говорит от своего дурного характера, – мягко пояснил Торрчи и, взяв в руки брошь, продолжал ее рассматривать, – на самом деле Симона вас очень любит. Не обращайте внимания. Я куплю брошь за двести тысяч лир.

Это означало, что брошь стоила по меньшей мере триста, может быть, даже четыреста тысяч!