Джеймс Чейз - Ты найди, а я расправлюсь

Нет в мире более шизанутых, более необузданных и опасных водителей, чем итальянские. А если еще и бросить им вызов, как это сделал я, то остается лишь усесться поудобнее, закрыть глаза и молиться.

Таксист даже не оглянулся, чтобы посмотреть на меня. Он впился в баранку, врубил стартер и выжал сцепление. И машина с ревом и скрежетом вылетела с площади на двух колесах.

На протяжении примерно двадцати миль дорога из Сорренто извивается змеей. Здесь полным-полно крутых поворотов и узких мест, в которых, чтобы разминуться, надо ехать с черепашьей скоростью и все время высовываться из окна, чтобы проверить – находятся ли колеса все еще на твердом грунте.

Мой водитель гнал по этому серпантину, как будто это было нечто совершенно прямое и ровное, вроде взлетно-посадочной полосы. Конечно, он включил все огни и непрерывно сигналил, но были моменты, когда я прощался с жизнью. Счастье, что рейсовые автобусы уже не ходили, а то наверняка бы в какой-нибудь из них врезались.

Ближе к Неаполю пошла уже нормальная автострада, и я несколько расслабился. Встречных машин почти не было, и мы с ревом неслись по бетонке, делая восемьдесят пять миль в час.

Пригородов Неаполя мы достигли в пять минут одиннадцатого. Тут-то и начался самый страх, ибо движение в Неаполе всегда оживленное, в любое время суток. А мой безумный и необузданный «водила», казалось, был совершенно равнодушен как к жизни отдельно взятого человека, так и к судьбе его конечностей.

Он рассек транспортный поток, как горячий нож кусок масла. Его безудержный напор и грубость были таковы, что заставили удивиться всех остальных итальянских водителей. Итальянский водитель, вообще-то, даже и не подумает вот так запросто уступить дорогу, но тут они расступались как миленькие. И к вокзалу мы мчались подобно комете, хвост которой состоял из визга тормозов, жуткого скрипа истязаемых покрышек, скрежета, рева клаксонов и яростных проклятий.

Я только удивлялся – почему полиция никак не реагирует. Наверно, потому, что наше такси исчезало из виду раньше, чем регулировщик успевал поднести свисток ко рту.

У вокзала мы появились в 23.05. Водитель напоследок ударил по тормозам, машина взбрыкнулась и замерла. Наступила тишина.

Шофер с широкой ухмылкой обернулся ко мне.

Шляпу свою я надвинул почти на самые глаза, в кабине было темно. Я знал, что он не узнает меня.

– Ну как, синьор? – спросил он, очень довольный собой.

– Кошмар! – выдохнул я и впихнул в его ладонь пригоршню мятых тысячелировых банкнотов. – Хорошая работа, спасибо!

Я схватил чемодан и припустил к зданию вокзала. Купил билет и бросился к платформе, где стоял поезд.

Через четыре минуты в полном одиночестве в грязном вагоне третьего класса я наблюдал исчезающие вдали огни Неаполя.

Я ехал в Рим!

Когда Джина увидела меня на пороге конторы, она широко раскрыла глаза и воскликнула:

– Эд? Вот это да!

– Доброе утро, Джина.

Я закрыл дверь, подошел к ее столу и присел на край. Отрадно было снова оказаться в знакомой обстановке. Чистый и аккуратный кабинет внушал мне чувство безопасности и уверенности. Я провел шесть ужаснейших часов у себя в квартире. Сидеть совершенно одному и думать о смерти Элен.

Джина взволнованно спросила:

– Так что же случилось?

Мне страшно хотелось пожаловаться ей, как у меня все плохо, но я и думать об этом не смел и поэтому пробормотал, что у меня все хорошо.

– Я позвонил в одно агентство, где мне сказали, что я вряд ли отыщу на такой срок помещение в Венеции, и что об этом нужно было думать заранее. Ну, и тогда я решил – черт с ней, с Венецией, и что неплохо будет, если я воспользуюсь свободным временем и сдвину, наконец, с мертвой точки мой роман. Сел и до того увлекся, что проработал до трех часов ночи.

– Но ведь вы в отпуске!

Джина смотрела на меня одновременно с любопытством и недоверчиво. Было видно, что она верит мне лишь наполовину.

– А если вы не поедете в Венецию, то тогда куда же?

– Не терзайте меня.

Мне было трудно выдержать шутливый тон, и я уже жалел, что пришел к Джине так скоро после смерти Элен. Я давно заметил, что Джина наделена так называемым шестым чувством, позволявшим ей досконально знать, что творится в моей голове. Вот и сейчас было видно – она догадывается, что у меня что-то неладно.

– Я решил, что мог бы податься в Монако. Но мой паспорт, наверное, находится здесь, у себя я не мог его отыскать.

В это время дверь отворилась, и вошел Максвелл. Он остановился на пороге и довольно неласково посмотрел на меня.