Дональд Уэстлейк - Мокрушники на довольствии

– Я отправляюсь домой, – объявил я. – Можешь сказать ему, что я отправляюсь домой. А когда я доберусь до дома, то поем настоящей пищи и лягу спать на настоящую кровать, но прежде пущу настоящую воду и приму настоящий душ с настоящим мылом.

Я дам Эду знать, когда буду в состоянии снова видеть людей.

– Эд немного расстроен, Клей. Послушайся дружеского совета, не зли его.

– Почему это? Он меня злит, ты меня злишь, все меня злят, а мне нельзя, что ли? Скажи Эду, что я приду к нему, когда опять стану человеком.

Я бросил его и, поймав такси, поехал домой. Со злости я недодал шоферу чаевых. Он заворчал на меня. Я рявкнул в ответ. Потом я для порядка рявкнул на швейцара. Поднимаясь на лифте, я то и дело рявкал, чтобы поупражняться.

Элла ждала меня в гостиной. Когда я вошел, она опрометью бросилась ко мне.

– Клей, тебя отпустили!

– Я бежал! – рявкнул я. – Перегрыз решетку.

– Клей, я так боялась за тебя! А когда прочла в газете...

– В газете? – рявкнул я. – Это попало в чертовы газеты?

– Все про девушку, которую убили...

– Очень мило! – рявкнул я. – Чертовски мило!

Я затопал по комнате, пиная всю мебель, какая только попадалась мне на глаза. Мне даже в голову не приходило, что я могу попасть в газеты, и теперь, осознав это, я взбесился пуще прежнего. Тот умник, которого я искал, умник, заваривший всю кашу, подставив Билли-Билли и свалив на него свою вину, этот умник прочтет статью обо мне, увидит связь между мной, организацией и Билли-Билли и догадается, что я охочусь за ним. Теперь он будет начеку, теперь он уже не чувствует себя в безопасности. Значит, он начнет обеспечивать себе всевозможные прикрытия. И если до сих пор его поиски были нелегким делом, отныне моя задача станет еще сложнее.

Меня уже тошнило от всего этого. Я устал, проголодался, страдал от жары, у меня ныли все кости. Да пусть хоть вся планета взорвется, плевать я хотел на нее. Может, я еще и «ура» крикну, если это случится. Пошло оно все к черту.

И вдруг Элла спросила:

– Клей, это ты ее убил?

Я стал как вкопанный и вытаращил глаза. Элла смотрела на меня очень серьезным, полным тревоги взглядом, и я понял, что она, должно быть, считает меня убийцей Бетти Бенсон. Это была последняя капля.

– Нет, – ответил я. – Не убивал я эту стерву. Я говорил с ней, и она рассказала мне про шеренгу богатых любовников Мэвис Сент-Пол. Потом я ушел, а кто-то пришел и убил ее. Тот же парень, который порешил Мэвис. Потому что Бетти Бенсон была лучшей подругой Мэвис Сент-Пол.

– Я очень рада, что это не ты, Клей, – сказала Элла.

– Чертовски любезно с твоей стороны, – рявкнул я. – Ты радуешься тому, что я не убивал Бетти Бенсон. Очень мило с твоей стороны. Я высоко ценю твою сраную похвалу.

– Клей...

– Дай-ка я тебе кое-что скажу! – рявкнул я. – Не убивал я эту Бетти Бенсон, но стоило Эду попросить меня убить ее, я бы убил. Если бы Эд велел мне убить тебя, я бы убил. Мне случалось убивать людей в прошлом, и я наверняка угроблю еще больше народу в будущем, а если тебе это не по нраву, никто тебя тут не держит. И вот еще что: сейчас я хочу убить одного парня, по-настоящему хочу. Парня, с которого начался весь этот бардак и который укокошил Мэвис Сент-Пол и Бетти Бенсон. Я намерен застрелить мерзавца, и уж в этом деле без чувств не обойдется. Ты меня слышишь?

– Клей, ты устал, – сказала Элла.

– Ну и что? Когда заходит речь о моей работе, ты ходишь на цыпочках вокруг да около, боясь приглядеться повнимательнее и понять, чем я занимаюсь. А ты приглядись. Я – наемник Эда Ганолезе, будь оно все проклято, и я делаю то, что он мне велит. Все, что он мне велит. И если я в тебя влюблен, это ни фига не меняет.

Сказав все это, я умолк и уставился на нее. Последняя фраза вырвалась у меня сама собой. Я не знал, что ляпну такое, не знал даже, что подумаю о таком. И теперь я просто вслушивался в свои слова, эхом гулявшие по комнате, и не знал, что еще сказать.

– Ты устал, Клей, – повторила Элла. – Тебе лучше вздремнуть. Пошли.

Пошли, Клей.

– Хорошо, – ответил я.

Мы отправились в спальню. Я разоблачился и улегся в постель, она была до невероятности мягкой по сравнению с той жалкой железной тюремной доской.

Я лежал, вслушиваясь в эхо всех тех слов, которые сказал Элле, и гадал, как меня угораздило их нарявкать.

Элла забралась в постель и прильнула ко мне.

– Я тебя согрею, – сказала она.

– Элла, – проговорил я.

– Ты слишком устал.

– Но не настолько же.

Вскоре белый свет стал мне менее ненавистен, и я погрузился в сон.