Анна и Сергей Литвиновы - Бойтесь данайцев, дары приносящих

С тех пор как уехал Юрочка, им и впрямь стало незачем друг с другом встречаться и не о чем друг с другом говорить.

Наутро Владик по-старорежимному распахнул перед ней переднюю дверцу лимузина. Авто у него было иностранное – впрочем, на других сейчас никто и не ездит – черное, лакированное, однако не новое. Она постаралась сесть с определенным изяществом, по крайней мере, при этом не кряхтеть. Бывший муж описал полукруг перед капотом и плюхнулся на место водителя – не очень бойко, но вполне приемлемо.

Не заводя мотора, посмотрел на нее. А она – на него.

– Господи, как же ты постарел, – вырвалось у нее.

– А вот ты ничуточки, – галантно ответил он. – Все такая же красивая и молодая.

– Ах ты, старый врун и дамский угодник!

– Я попрошу не так педалировать слово «старый».

– Ладно, как скажешь. Поедем, моложавый ты наш шофэр, – она нарочито произнесла последнее слово так, как оно произносилось сто лет назад, во времена Северянина.

Они выбрались со двора на Ленинский и покатили в сторону центра. Движение было, ввиду раннего утра, не слишком интенсивным. «А ты давно за рулем?» – спросила Галя. Какая разница, о чем говорить.

– А ты не помнишь? – изумился Владик. – Мы ведь в те времена еще встречались. У меня был один из первых в Москве «Жигулей». В Подлипках точно из первых. Значит, вожу я с семидесятого года.

– Неплохо у тебя получается рулить. Еще бы, с таким стажем, – ободрила она.

– Спасибо.

– А почему мы вдруг едем на отпевание? Что, Лерка и впрямь перед смертью поверила или просто мода такая?

– Если поверила, ничего в этом странного нет.

– Странно то, что мы все когда-то были комсомольцами. Потом многие – партийными. И дружно верили, что бога нет. А теперь все наперебой ударились в религию.

– Ничего плохого нет в том, чтобы изменить свои неправильные убеждения.

– Ты, я гляжу, тоже в церковники записался, – скептически заметила Галя. – Ладно, не будем спорить, а то мы сейчас опять разругаемся. Как в былые времена.

– Да мы никогда особо не ругались, – возразил Иноземцев.

– Когда жили вместе – нет. А потом – например, на тему, как Юрочку воспитывать, в какой школе его учить и какому предмету – каждый раз.

– И всегда права оказывалась ты.

– А ты как думал? – даже удивилась она. – Так и должно быть.

Отпевали Леру в небольшой церквушке в самом центре, неподалеку от Кузнецкого Моста. Владику пришлось раскошеливаться за парковку. Восемьдесят рублей в час – немалые деньги для пенсионера, пусть профессора и доктора наук.

Народу в церкви оказалось немного. Присутствовало несколько незнакомых подтянутых людей в штатском разного возраста, в костюмах и приличествующих случаю темных галстуках. У гроба жены сидел Вилен. По обе стороны от его стула стояли костыли, и был он весь седой, морщинистый, лысый и совершенно убитый горем. Глаза его, красные и припухшие, время от времени набухали слезами, взор печально улетал куда-то, однако Кудимов делал над собой видимое усилие и возвращался в действительность. Присутствовал на поминках и еще один человек, которого ни Владик, ни Галя не знали, – однако внимательные читатели нашей повести могли бы опознать в нем Александра Федосеевича Пнина, на данный момент – генерал-майора в отставке. Выглядел он совсем уж старым грибом, лет под девяносто, а быть может, и ЗА девяносто и казался совершенно отстраненным, только жевал блеклыми старческими губами. Впрочем, старый-старый, однако когда он впоследствии стал выступать на поминках, то формулировал свои мысли четко, умно, сжато (хоть и надтреснутым старческим голосом).

Вновь пришедшие пробормотали Вилену приличествующие слова соболезнования. Лера в гробу оставалась такая, как в жизни: высокая, нескладная, с большими руками и ногами. Только, конечно, чудовищно постаревшая – как и все они.

«А где Радий?» – шепотом спросила у Владика Галя.

– Его Вилен приглашал, но он сказал, что не пойдет. Без объяснения причин. Мне он тоже звонил, я его спрашивал, почему. И он признался, что все равно до сих пор не может простить Лерку за убийство Жанки.

– Какая глупость! Больше полувека прошло.

– Ничего не поделаешь, у каждого свой путь. И свои взгляды.

– Я ведь слышала, что Радий – как и ты – опростился, в церкву ходить начал. Что ж это он такой по отношению к Лере оказался непримиримый? Не по-христиански это.

– Бог ему судья. И Лере, впрочем, тоже.

Началась заупокойная служба. Священник читал молитвы с особенным чувством – создавалось впечатление, что он не просто знал покойную, но и близко общался с ней. Исповедовал, наверно, причащал. Или даже был духовником.