Кристоффер Карлссон - Невидимка из Салема

– Слабак.

– Слишком крепко.

– Ко всему привыкаешь.

Он забрал у меня бутылку, снова сделал глоток и окинул взглядом Салем. Туман, медленно переползая, пожирал все вокруг.

– У тебя есть братья или сестры? – спросил я вдруг.

– Младшая сестра. А у тебя?

– Старший брат.

На высоте площадки, на расстоянии вытянутой руки от перил, мимо, каркнув, пронеслась черная птица, за ней проследовали другие, образовав перед нами темную долгую размытую полосу. Я искоса глянул на свободную руку Йона, в которой не было бутылки, но он не потянулся за ружьем.

– Это он тебе повредил руку? – спросил он, когда птицы пролетели. – Твой брат?

Вопрос поставил меня в тупик.

– Нет.

Йон пил, запрокинув голову назад.

– Сколько лет твоей сестре? – спросил я.

– Пятнадцать. Она осенью пойдет в Рённинге.

Не открывая глаз, он повернулся ко мне лицом и втянул носом воздух несколько раз.

– Ты ведь в Триаде живешь, верно?

Я кивнул. Так назывались три огромных одинаковых бетонных здания, окруженные шоссе Сэбюторгсвэген и Сёдербювэген. Эти две дороги, извиваясь, пересекались друг с другом, заключая эти три дома в неровный круг.

– В левом, если идти от Рённинге. Откуда ты знаешь?

– Я узнаю лестничный запах. Я живу в том, что посередине. Там точно так же пахнет.

– У тебя, видно, хорошее обоняние, и слух тоже.

– Да.

Потом мы шли вместе, смеясь и болтая, назад через туманный Салем, и тут же у меня возникло чувство, будто некая нить материализовалась между нами, будто мы хранили тайну друг друга. Год проходит быстро между высотками, и все же тому времени, что следовало после, предстояло показаться весьма долгим.

Помню, на окраине Салема располагались красивые частные дома с ухоженными лужайками, и, проходя мимо них летом, можно было учуять запах жаренного на гриле мяса. Чем ближе к станции Рённинге, тем чаще те небольшие домики сменяли тяжелые бетонные здания. Асфальт, граффити… Вблизи станции кучками толпилась молодежь и люди постарше, начинающие подростки – преступники и хулиганы, фанаты техно, рейва и хип-хопа, и я часто вспоминаю песню со словами « Голова как дыра, как твоя душа черна, голова как дыра» . Мы сидели на скамейках и тротуарах, пили алкоголь и опрокидывали автоматы с лимонадом и конфетами, и раскрашивали их спреями. Некоторых ловили за вымогательство, нападения и вандализм, но мы никогда не попадались: убегали в леса, которые знали намного лучше тех, кто гнался за нами. В глазах взрослых мы были подрастающими гангстерами. В Салеме было уже давно неспокойно, но в последнее время – особенно. Полиция больше не в силах была держать все под контролем. Даже церковь в Салеме была разгромлена, и у входа в нее была устроена вечеринка. Я узнал об этом в школе. Сам я в этом не участвовал, но знал, кто это сделал, так как мы учились в параллельных классах и занятия шведского у нас проходили вместе. Несколько недель спустя, после очередного погрома, внутри церкви был повешен огромный, как киноэкран, шведский флаг с большой черной свастикой на нем. Никто не понял смысла содеянного – возможно, потому что его и не было.

Салем… В школе мы узнали, что когда-то этот район назывался Слэм, что было соединением двух слов, означающих «терновник» и «дом». Потом, в семнадцатом веке, его переименовали в Салем, и никто точно не знал почему, но местные историки и дамочки, работающие в коммунальных сетях, предпочитали думать, что название было связано с библейским Салемом, от Иерусалима. Это придавало Салему ауру мира, спокойствия, поскольку само слово на иврите означает «мир». Место, куда наши предки, задолго до того, как оно изменилось в худшую сторону, приехали, чтобы зажить счастливой жизнью.

В пригороде друзья наблюдали друг за другом из окон, когда на улицу выходить не разрешалось. Когда же мы выходили, то старались держаться подальше от тех, кто мог нас покалечить, и тянулись к таким же, как мы: отирались у своих подъездов, когда идти было некуда, а домой идти не хотелось, – а вдалеке в ночи слышались крики, вопли, смех и срабатывала сигнализация.

Заградительная лента на Чапмансгатан бьется на ветру, когда я выхожу на балкон с легким шумом в голове от «Собрила». Чуть подальше дорогу переходит женщина с мальчиком – возможно, ее сыном, в инвалидной коляске. Мальчик сидит тихо, будто он – лишь пустая оболочка. У дома припаркована сине-белая патрульная машина, и вдоль ограждения нехотя взад и вперед прохаживаются два полицейских. Я слежу за ними взглядом до тех пор, пока один из них не поднимает голову и смотрит вверх, в мою сторону, тем самым заставляя меня вернуться в квартиру, как напуганное животное.