Наталья Калинина - Тонкая нить предназначения

И он вдруг, опустившись прямо на грязный пол, зарыдал в голос, по-бабьи подвывая и причитая.

– Алексей… – Олег всегда терялся перед женскими слезами. А вот что делать с рыдающим мужчиной, тем более не знал. Но тем не менее присел с ним рядом и положил руку ему на плечо. – Давай я отвезу тебя сейчас домой, к тетке. Она тебя ждет. Тебе нужно отдохнуть. Поесть, принять душ и поспать хоть немного…

– Я не могу! – упрямо мотнул головой парень и громко шмыгнул носом. – Пока не найду Мариночку…

– От отчаяния и того, что ты себя истощаешь, пользы не будет.

– А кто ее еще найдет? Полиция заявление приняла, но ведь ясно – поделают что-то для вида и закроют дело!

– Алексей, Олег запросил помощи у местного гарнизона. Может, и волонтеры откликнутся, – сказала уже Лика, присаживаясь рядом с мужчинами. – И мы тоже делаем все возможное, чтобы найти Марину.

Алексей кивнул, и Олег, приняв это за знак согласия, подхватил его под локоть и поставил на ноги.

– Лика, я сейчас отвезу парня к родственнице, а ты меня здесь подожди. Двинем туда… куда изначально собирались.

Он не стал говорить при Алексее, но Лика поняла – на кладбище. К могиле Ольги Пустовецкой.

Боль растворилась к ночи, расползлась по телу тонким маревом, не столько мучая, сколько одурманивая, затуманила сознание и выпила остатки сил. Олеся лежала на подушках, равнодушная ко всему, даже к гневу Ярослава, и думала о том, что скоро она никогда больше не будет испытывать боль. Сейчас ей было совершенно не страшно уходить в другой мир, лихорадило только от незнания точного времени. Когда? Завтра? Послезавтра? Или уже сегодня? Ярослав тоже это чувствовал – ее конец, только в отличие от нее метался по дому, подобно зверьку в охваченной дымом комнате, и выплескивал свой страх во вспышках гнева.

Она не винила его. Не винила его за то, что он сорвался при Олеге и потом набросился с упреками на нее, распластавшуюся на кровати и еле живую от боли. Он метался из ванной в комнату то с таблетками, то со стаканом воды, давал ей лекарство, поил водой, укладывал в постель, но при этом орал, орал, орал. Орал на нее за то, что она его не послушала и связалась-таки с группой исследователей – шарлатанами, по его мнению. Хотя в его глазах, когда брат выкрикивал слово «шарлатаны», мелькнул ужас, и Олеся вдруг поняла – он боится расследования. Расследование для него означало конец. Ее конец и, значит, его. Он боялся, но уже знал, что так и будет, что Олеся непременно постарается исполнить свой долг, хоть пока и не знает, в чем он заключается. Он прочитал в ее глазах, почерневших от боли, не столько решимость, сколько желание наконец-то прекратить эти мучения. И, не в силах что-либо изменить, выплескивал свое отчаяние в крике. Олеся же, одурманенная таблетками, уплывала в сон на волнах дурмана, словно на старинной ладье, отдаляясь от берега реальности и устремляясь навстречу растущей на горизонте точке.

Когда она удалилась настолько, что желанная тишина наконец-то окутала ее плотным коконом, сквозь который уже не в состоянии были проникать сторонние звуки, увидела, что точка выросла до размеров небольшого острова. Олеся привстала на ноги, вновь слушающиеся ее во сне, и приложила руку ко лбу. Остров ей еще издали показался смутно знакомым, и, когда ладья мягко вошла в прибрежный песок, Олеся поняла, что это та самая поляна, почему-то на этот раз окруженная морем. На ней находилась уже знакомая девушке избушка, только вот внутри оказалось пусто. Олеся обошла небольшое помещение, заглянула за занавеску, обнаружив за ней комнатку поменьше с травяным матрасом и шкафом без дверей. На полках в шкафу стояли склянки и горшочки. Помимо шкафа и матраса, в комнате еще находился трехногий стол, где возвышалось небезызвестное ей зеркало. Его поверхность была подернута дымкой, которая, стоило Олесе в него заглянуть, рассеялась, явив две одинаковые двери. «А Предсказательница говорила, что это невозможно», – обрадовалась девушка и выбрала вторую дверь.

…Она вышла из избушки, обдумывая то, что только сейчас увидела. И потому поздно заметила молодую девушку, одетую в серое длинное платье с белым передником и смешной чепец. Олеся растерянно замерла, не зная, как поступить – поприветствовать ли незнакомку или сойти с тропы, давая той путь, и в последний миг шагнула в чащу и спряталась за деревом.

Девушка тоже, как и раньше Олеся, вошла в избу и вышла из нее не скоро. Олеся же почему-то продолжала прятаться за деревом вместо того, чтобы уйти. Но ей почему-то хотелось еще раз увидеть эту девушку, в облике которой что-то показалось ей смутно знакомым. Когда незнакомка вышла из избушки, ее лицо блестело от слез. Подняв глаза к небу, девушка сложила ладони у груди и зашептала молитву. Она молилась так исступленно, растворяясь в горячих просьбах, что ничего не замечала вокруг. И не услышала шороха, который не ускользнул от Олеси, и пропустила появление на тропе грязного оборванного солдата. Олеся инстинктивно вжалась в ствол дерева, стараясь остаться незаметной. От фигуры солдата, от того взгляда, которым он окинул молящуюся девушку, от плотоядной ухмылки, перекосившей его заросшее бородой лицо, веяло опасностью. Олеся открыла рот, чтобы криком предупредить девушку, но не успела: солдат вдруг прыгнул, словно хищник из засады, на молившуюся и повалил ту на землю. Исступленная борьба, оборвавшаяся коротким криком, заставила Олесю еще крепче вжаться в дерево и зажмуриться. Ей не нужно было видеть то, что произошло, она и так поняла. Солдат рычал, как голодный зверь, терзающий жертву, а девушка молчала. Может, она умерла сразу – от ужаса и отвращения, а может – потеряла сознание. Солдат, изголодавшийся по женскому телу, быстро удовлетворил свою похоть, поднялся на ноги, глядя сверху вниз на распластавшуюся на земле истерзанную женскую фигуру, и вдруг занес над девушкой нож с длинным острием. На этот раз Олеся не смогла сдержать крика и проснулась.