Георгий Персиков: Дело о Золотом сердце

Юленька, напротив, казалась смущенной.

– Бросьте, Георгий, наверняка вы поступили бы так же, если бы речь шла, скажем, о спасении вашего брата.

При этих словах молодой врач неожиданно вздрогнул, словно ему напомнили нечто давно забытое. Нервным движением сцепив руки, он уставился куда-то в сторону, сосредоточенно высматривая что-то в прошлом. Про брата девушек, мичмана Максима, было решено до поры до времени не говорить.

– Ну вот видите, вы помните, что у меня есть старший брат, – стараясь изобразить шутливый тон проговорил Георгий. – Значит, память понемногу возвращается.

– Да, я помню, что у вас есть брат, но совершенно не помню, чтобы вы о нем рассказывали.

– Ну-с и сейчас для этого не время… Юсупов строго запретил мне утомлять вас. – Родин замялся, что было совершенно несвойственно его решительной натуре, и, неуклюже встав со стула, ринулся вон из палаты.

Его ждали другие пациенты. По крайней мере, именно это Георгий твердил про себя, позорно сбегая от вопросов о братьях.

Родину предстояло осмотреть работника писчебумажной фабрики, явившегося с жалобами на непроходящую болезненную эрекцию. Причем сделать это надо было как можно скорее, поскольку слух о несчастной жертве бога Приапа уже пошел гулять по больнице и возле палаты пациента беспрестанно возникало то одно, то другое любопытное женское личико. Одно из этих личиков было Родину хорошо знакомо. Беззаветно влюбленная в Георгия медсестра Анюта, румяная бойкая девчушка из деревенских, мгновенно накинулась на него с расспросами, но Родин сделал строгое лицо и сурово сказал:

– Нельзя медлить ни секунды! Если допустить гангрену, орган придется ампутировать. Вы же не хотите стать причиной того, что мужчина в расцвете сил лишится мужской сущности? А ну бегом за ледяными грелками и шприцем для пункции!

Анюта в ужасе распахнула ясные голубые глазки и унеслась в процедурную, а Родин зашел в мужскую палату и, плотно притворив дверь, принялся осматривать пациента.

Худой жилистый мужчина с очень серьезным лицом без тени смущения откинул простыню и обратился к доктору:

– Резать будете?

– Только если вы настаиваете, – приветливо улыбнулся Георгий, но тут же осекся: – Нет, резать не будем. Как долго это у вас продолжается?

– Да вот как ночью восстал, так и топорщится. Мочи нет, боль такая, будто у меня там раскаленная кочерга заместо достоинства. Часа четыре уже, наверно…

– Хм… Да, пиявками тут не обойтись. Ну ничего, сейчас снимем отек, откачаем лишнюю жидкость, и будет как новенький. Такое с вами впервые?

– Чтобы так надолго – да. – Мужчина вымученно усмехнулся и по-свойски подмигнул Георгию: – Да и так-то обычно я знаю, чем «лечиться». А тут лечусь-лечусь, а он только крепчает…

– В общем, если сия напасть вернется, придется вам лечь на обследование. Но будем надеяться, что это единичный эпизод.

Георгий вышел в коридор, чтобы перехватить Анюту с грелками, и наткнулся на Елизавету Сечину-Ледянскую, еще одну свою воздыхательницу, старую деву, мнящую себя поэтессой. Время от времени она придумывала какие-нибудь бестолковые болячки, чтобы лишний раз заглянуть к Родину на прием. Несмотря на то что никаких авансов и намеков Георгий ей не давал, неугомонная Елизавета не теряла надежды завоевать его сердце или, на худой конец, провести с ним ночь.

«Да что же за день сегодня такой…» – расстроился Родин, а вслух сказал:

– На сегодня прием окончен, приходите завтра!

– Да я ничего, я так, – засуетилась Ледянская, пытаясь незаметно заглянуть Родину за плечо. – Я и не к вам даже…

– А коли не к нам, тогда не мешайте, пожалуйста, проводить сложную процедуру.

Тут как раз подоспела Анюта, но Родин и ее попросил подождать в коридоре, а сам схватил грелки и поднос со шприцем и скрылся в палате, строго-настрого наказав дамам не входить. Дамы посмотрели друг на друга с плохо скрываемой ненавистью и, фыркнув, разошлись в разные стороны.

Братья у Родина действительно были, и он действительно не любил о них говорить. Всего у отца с матерью родилось трое мальчиков: старший Сева, средний Борис и младший Женя (по ошибке его записали в приходской книге Георгием, но дома все равно все называли Женей или Еней, Енюшей).

Давая жизнь Георгию, Татьяна Дмитриевна Родина скончалась. Это привело к тому, что маленького Енюшу, белокурого ангелочка, хоть и любили, но от любви этой веяло холодом. В этой холодной любви Георгий вырос и пронес ее через всю жизнь. Сейчас, после разговора с сестрами Савостьяновыми, он снова чувствовал, как его сердце, которое совсем недавно заходилось от одного лишь присутствия Полиньки, а потом Юленьки, снова леденеет. В душе было холоднее, чем на улице, а зима-то выдалась в этом году суровая. Лед на речке получился такой толщины, что жители Старокузнецка устроили там ярмарку: торговали свежевыловленной рыбой, баранками, горячим сбитнем, бились на кулачках и плясали под гармонь. Георгий смотрел на это веселье без всякой эмоции.