Эдгар Уоллес: Власть четырех

— Почему вы придаете значение этим письмам? — поинтересовался корреспондент «Мегафона».

— Потому, что и наша собственная и континентальная полиция уверяют нас: авторы писем действительно намерены привести свои угрозы в действие. «Четыре Справедливых Человека», оказывается, известны многим. Никто, однако, не знает, кто эти люди. Они считают, что наше правосудие несовершенно, я, когда находят нужным, вмешиваются и поправляют закон. Они убили генерала Треловича, главаря сербских цареубийц, они повесили поставщика французской армии Конрада на площади Согласия в Париже под носом сотни полицейских агентов. Они застрелили поэта-философа Германа Ле Блуа в его кабинете за то, что он своими идеями развращал молодежь…

Министр иностранных дел вручил корреспонденту список преступлений, совершенных необыкновенной Четверкой. (Мы не станем пересказывать леденящие кровь случаи, один страшнее другого, в том числе убийство Треловича и Ле Блуа)».

Это, несомненно, была сенсационная статья.

Главный редактор, сидя в своем кабинете, прочел ее от первой до последней строки и остался доволен.

Репортер, которого звали Смит, прочитал и с удовольствием потер руки при мысли о награде за хорошую работу.

Министр иностранных дел прочитал ее в кровати, за утренним кофе, и, нахмурившись, подумал, не слишком ли он много сказал.

Начальник французской полиции прочитал телеграфный перевод в «Тан» и яростно выругал болтливого англичанина, спутавшего все его планы.

В Мадриде, в кофейной Мира, на площади Солнца, Манфред, насмешливо улыбаясь, читал выдержки трем другим. Двое весело посмеялись, а третий мрачно насупился.

Кто-то, кажется Гладстон, сказал, что ничего не может быть опаснее, свирепее и страшнее обезумевшей овцы. Не бывает человека болтливее и бестактнее дипломата, сошедшего с рельсов.

Сэр Филипп Рамон был человеком особенного темперамента. Не думаю, чтобы какая-нибудь сила в мире могла остановить его, раз решение его было обдумано и принято. Это был человек сильной воли, с квадратным подбородком и большим ртом, с тем оттенком синих глаз, который бывает либо у жестоких преступников, либо у знаменитых полководцев. Но теперь сэру Филиппу было страшно.

Посторонний человек, не колеблясь, описал бы Рамона, как жалкого труса, боящегося не только смерти, но и малейшей физической боли.

— Если эта история вам неприятна, — любезно предложил премьер-министр на заседании Совета два дня спустя после появления статьи в «Мегафоне», — почему бы вам не отложить билля? В конце концов, у нас есть более важные дела для обсуждения в Палате, и не следовало бы слишком затягивать сессии.

Слова были встречены общим одобрением.

— Нет и нет! — министр иностранных дел решительно стукнул кулаком по столу. — Я проведу билль, иначе мы окончательно испортим отношения с Испанией, Францией и со всеми державами Союза.

Премьер-министр пожал плечами.

— Позвольте сказать вам, Рамон, — произнес генерал-прокурор Балтон, — мне кажется, вы несколько неосторожно поступили с печатью. Правда, мы вам предоставили полную свободу, однако ваши откровения с корреспондентом «Мегафона»…

— Моя откровенность, сэр Джордж, сегодня не обсуждается, — сухо возразил Рамон.

Позже, идя по двору рядом с министром финансов, генерал-прокурор не удержался и пробормотал: «Старый глупый осел», и моложавый страж британских финансов понимающе улыбнулся.

— Правду говоря, Рамон попал в трудное положение. Во всех клубах только и разговоров, что о Четырех. А в Карлтоне я встретил человека, рассказавшего такие вещи, от которых у меня волосы встали дыбом. Он только что вернулся из Южной Америки и привез оттуда сведения о новом преступлении этих людей.

— Вот как!

— Они убили президента или кого-то в этом роде в одной из этих беспокойных республик… Восемь месяцев назад, об этом писали газеты… Они повесили его… Ночью вытащили его из кровати, зажали рот, завязали глаза, потащили на место народной казни, повесили на общественной виселице — и скрылись.

Генерал-прокурор понимал, что сделать это было нелегко, и хотел расспросить о подробностях, но в этот момент к министру финансов подошел секретарь и увел его.

Когда министр иностранных дел показался в коляске, толпа, собравшаяся вокруг Палаты Общин, приветствовала его сочувственными криками. Он понимал, что толпа приветствует его потому, что разделяет с ним чувство опасности: это и радовало и раздражало. И было бы гораздо приятнее, если бы она смехом и шутками встретила весть о существовании таинственной Четверки.