Татьяна Устинова - Олигарх с Большой Медведицы

Открыла воду, села на край ванны и стала стягивать водолазку. Вода лилась, закручивалась под мощной струей.

Зачем он ушел? Идиот, ее же еще и обвиняющий в феминизме!.. Была бы она феминисткой, разве разрешила бы ему так безнадежно уйти по своим «мужским делам» и оставить ее дожидаться – как в каменном веке, где мужчины охотились, а женщины отсиживались в темных пещерах, полных насекомых и копошащихся младенцев!

У Лизы были вполне определенные представления о каменном веке, полученные в средней советской школе.

Вода поднималась все выше, и тут вдруг Лиза вспомнила, как Белоключевский поднялся из ванны, и стал кашлять и хватать себя за грудь, и кашель его больше походил на рыдания, и она боялась, что внутри у него что-то лопнет, а его пальцы сжимались, как когти у ворона!..

Ее затошнило.

Она рванула водолазку – та ее душила, как будто кто-то пытался затолкать ей в рот сухую, сильно пахнущую духами шерсть, и кинулась к унитазу.

Нет. Нет. Этого не было.

Она стояла, наклонившись над белым унитазным нутром, ее сильно колотило, а кожа на груди стала мокрой и холодной, похожей на лягушачью, и так продолжалось довольно долго.

Потом Лиза выпрямилась и, держась за стену, подошла к раковине. Умывалась она тоже довольно долго, словно стараясь смыть с себя невидимые следы ужаса.

Не станет она принимать ванну. Должно быть, она больше никогда не сможет ее принимать. Ну ее к черту. В конце концов, можно выкинуть ванну и поставить вместо нее душевую кабину!

Она вернулась в кухню, села и закурила, но сигарета отвратительно воняла рвотой, и Лиза небрежно затушила ее в пепельнице. Потом позвонила Дуньке.

Никто не ответил, и она вяло подумала, что сестра точно где-нибудь оставила телефон. Потом позвонила Белоключевскому.

– Дим, это я.

– Как ты там?

Этот дежурный вопрос ее взбесил.

– Я тут хорошо, отлично просто. А ты там как? Тоже отлично, я надеюсь.

– Да.

И замолчал. Лиза насторожилась:

– Ты что? Не один?..

– С чего ты взяла?

– С того, что ты говоришь странно.

– Лиза, я один. Все в порядке. Мне нужно сделать несколько звонков, чтобы все прошло гладко.

– Что прошло гладко? – спросила она раздраженно. – Наше с тобой убийство?

– Не будет никакого убийства. Лиза, не мешай мне.

– Ты же сказал, что я могу звонить каждые пять минут! Пять минут уж давно прошли.

– Я ошибся, – сказал Белоключевский нетерпеливо. – Не надо каждые пять. Давай каждые десять.

Оскорбившись, она нажала кнопку, поплелась к окну и села на подоконник.

Не хочет с ней разговаривать, и не надо. Не нужна она ему, и не надо. Вот сейчас она уедет в Москву, к Дуньке, и они вдвоем напьются, зарыдают, а потом начнут утешать друг друга, и вдвоем им будет не страшно, и наплевать им станет на всех мужиков, существующих в природе.

Неизвестно, сколько она сидела на подоконнике в темной комнате – свет горел только в ванной, жалея себя, проклиная судьбину и вздрагивая от каждого шороха.

Щелкало отопление, и под полом, кажется, что-то скреблось. Может, мыши завелись? Отец часто гремел, что в «этом доме он работает кошкой» – то есть расставляет кругом «гуманные» мышеловки. Не «гуманные» Лизой были запрещены, потому что ей жалко было мышей. Пойманную мышь, которая возилась в пластмассовом контейнере, Лиза несла в отставленной руке на помойку, морщась от ужаса и брезгливости, и там, отвернувшись в сторону, вытряхивала, надеясь, что на помойке мыши понравится больше, чем в ее доме, и что она не найдет дороги назад.

Впрочем, Лиза подозревала, что мыши все-таки ее находят, дорогу домой, в смысле!..

Они сидела, качала ногой, думала о мышах, Белоключевском и о том, что бы такое подарить ему на Двадцать третье февраля и еще на День святого Валентина, если они доживут, конечно. И еще думала о том, как бы распутать весь этот чудовищный клубок, который закрутился в тот миг, когда она нашла в своем гараже труп своей сотрудницы. И тут под соснами. мелькнула тень.

Это была совершенно отчетливая тень, и Лиза моментально соскочила с подоконника, пригнулась так, чтобы ее не было видно, хотя понимала, что ее невозможно разглядеть в темной комнате, но страх, животный, глубокий, как колодец, оказался сильнее.

Страх и паника.

Показалось?

Она точно знала, что ничего ей не показалось. Ей никогда и ничего не казалось!

Тень мелькнула вдалеке – фонарь горел так, что тень могла появиться только со стороны соседского участка.

А потом фонарь погас.