Татьяна Устинова - Олигарх с Большой Медведицы

– Лиза! – крикнул Белоключевский. Голос был сердитый. – Лиза, нам надо собираться. Столько снега, что мы ехать будем до вечера!

– Я собираюсь! – крикнула в ответ Лиза. – Уже почти готова!

Она помешивала одной рукой кофе, который поднимался в кофейнике, а во второй держала трубку. Из одежды на ней были трусики, лифчик, колготки и фартук с оборкой вокруг кармана и бантом на заднице. Белоключевского этот фартук приводил в экстаз. Собственно, только на это и был расчет, ибо собираться она даже не начинала.

Он вошел и увидел задницу с бантом. И замер, Лиза спиной это почувствовала.

– Лиза, – бубнила в трубке Дунька, – а может, вы как-нибудь без меня, а? У меня голова грязная, а здесь мне помыть все равно не дадут. Кретины. Ну, Лиза-а!..

– Нет, без тебя никак.

– Скажи ей, что мы приедем часам к двенадцати, – распорядился Белоключевский, подошел и обнял ее сзади холодными здоровыми ручищами. Лиза прислонилась к нему спиной. Он сунул ухо к трубке, чтобы тоже послушать Дунькины причитания, и некоторое время терпеливо внимал им.

Лиза «подавала реплики» – так у них с сестрой называлось сочувственное мычание и поддакивание, когда ничего другого уже невозможно придумать, и они обе это знают. Дунька должна поныть, а Лиза должна ее нытье выслушать, по-другому никак.

Потом Белоключевскому надоело, он трубку у Лизы забрал и сказал в нее, что они скоро приедут и пусть Дунька их ждет.

Потом они некоторое время судорожно целовались – фартук не пропал зря! – и за поцелуями Белоключевский забыл, что нужно ворчать по поводу того, что им пора уезжать, а она еще не готова. Он забыл и вспомнил, только когда допил кофе и докурил сигарету, а Лиза все еще не спустилась сверху, продолжала топать и ронять какие-то предметы – как будто мебель переставляла!

Вот и пойми этих женщин! Что им нужно для того, чтобы просто собраться и выйти из дома?!

Конечно, они выехали с опозданием, и всю дорогу он курил и сопел, но она уже нискрлько не боялась его сопения и быстро уснула, как только «Вог» выполз на МКАД и встал в длинную очередь желающих ехать.

Снегопад – ежегодное непредвиденное зимнее стихийное бедствие – как правило, ввергал дорожные службы в состояние комы, а автомобили в длиннейшие пробки.

– Ну конечно, – бормотал Белоключевский, – мы же на знойном юге живем, в Африке почти что. Дороги чистить никто не умеет. Не знает как. Техники нет. Мозгов тоже. Мы тут, черт побери, до вечера простоим.

– М-м?

– Ты спишь, и спи себе.

– М-м?

– Надо было ехать на метро.

– М-м?

– Быстрее бы приехали, а нам еще за твоей сестрой переть!

Он еще долго ворчал, она то слушала, то нет, мычала, поднимала брови – в общем, «реплики подавала», – и думала только о том, что им предстоит.

Ничего хорошего не предстояло, и Лиза мечтала об одном: чтобы этот день оказался уже позади так же, как арест жены Белоключевского, и они стали бы жить дальше, словно перешагнув границу.

Она знала, что так не бывает, не может быть, значит, надо просто дождаться вечера, когда все уже останется позади.

Навсегда.

Вечером уже можно будет думать о другом, например, о том, что нужно купить на Новый год сгущенку для торта «Прага». Лиза уже несколько раз покупала, но Белоключевский все поедал.

К Фиониной галерее они приехали уже почти в сумерках, правда, декабрьские сумерки всегда наступают рано, как будто дню лень тянуться и хочется поскорее залечь в берлогу – до следующего серого и снежного рассвета.

В галерее все были на своих местах, кроме непутевого Федора Петровича Малютина, отсутствовавшего по неизвестным причинам.

Фиона Ксаверьевна вешала картину. То есть вешал ее человек в синем комбинезоне, а она стояла в некотором отдалении и критически смотрела, как он это делает.

– Пожалуйста, чуть-чуть левее. Нет, юноша, я сказала чуть-чуть, а вы сдвинули на полтора метра! Теперь правее. Правее, юноша, вверх не надо! Вы меня слышите?

Пятидесятилетний «юноша» сопел, обливался потом от усилий, стараний и желания «быть полезным», а Фиона все никак не могла выбрать наилучшее и наивыгоднейшее положение, когда охранник доложил о том, что «к ней пришли».

Она оглянулась и замерла.

Странным взглядом, в котором было все на свете, даже паника в нем мелькнула, и страх по-заячьи пробежал и исчез, она окинула троих – Белоключевского в дохе, Лизу, к которой нынче идеально подошло бы определение «бедная», и Дуньку, выглядывавшую из-за ее плеча. На голове у нее был платочек от «Эрме» сказочной красоты. Платочек в больницу привез Белоключевский, когда забирал ее, следовательно, он был новый, непривычный, радостный, и Дунька в каждой полированной поверхности ловила свое отражение – в платочке.