Татьяна Устинова - Запасной инстинкт

– Пошел к черту.

Так всегда говорила Полина Светлова, когда ни в чем не могла его убедить, когда он насмерть стоял на своем, когда они ссорились, когда ему было не до нее, и еще в десяти миллионах разных случаев, которые им пришлось пережить вместе.

Чего только они не пережили вместе…

Варвара молчала, и Троепольский молчал, и в комнате без окон невозможно было определить, сколько времени за стенами конторы – ночь, день?

Троепольский во время молчания изучал вывешенную на стене грамоту. Грамотой награждался некий участник олимпиады по художественной самодеятельности Ленутильпромсоюза. Троепольский любил всякие такие штуки.

– Ну вот, – нарушила тишину Варвара и длинно вздохнула. – Я пойду.

– Иди.

У двери она остановилась, взявшись за ручку, и оглянулась. Бриллиант – символ великой мужниной любви и благодарности – полыхал на пальце.

– У каждого в жизни бывает последний шанс, – неожиданно и очень грустно сказала она. – И это совершенно не зависит от возраста, понимаешь? У кого-то в шестьдесят восемь, у кого-то в пятьдесят три, а у тебя вот… сколько тебе сейчас?

– Двадцать девять, – буркнул он.

– А у тебя в двадцать девять.

– Да ни хрена он не последний!

– Ну конечно, он последний. Нет, за оставшуюся жизнь ты еще вполне успеешь перетрахать тысячу разных девиц. Или полторы, если поднапряжешься. И на этом все. Больше ничего не будет.

– Мне ничего больше и не надо, – пробормотал он сквозь зубы. Впервые за несколько лет совместной работы он испытывал жгучее, почти невыносимое желание чем-нибудь в нее кинуть, только бы она убралась.

– Ну смотри, – заключила Варвара. – Тебе виднее.

Вышла и тихо притворила за собой дверь. Сегодня никому из сотрудников не хотелось видеть шефа. Он тоже не испытывал непреодолимого желания лицезреть сотрудников.

Надо работать, сказал он себе, поглядев в полированную дверь, и решительно пошел за стол и очень решительно уселся в кресло, еще решительней закурил, потом так же решительно нашел какой-то файл и уж совсем решительно ткнул в него. Файл послушно открылся.

На картинке породистый скакун с презрительным высокомерием наблюдал за развеселым ушастым осликом, тащившим повозку. Повозка была нагружена почти до небес, но ослик не отчаивался, бодро тянул ее, посматривал с озабоченным лукавством.

Реклама отечественных автомобилей, сайт, который очень нравился Троепольскому, гораздо больше, чем трижды проклятый Уралмаш, из-за которого все получилось.

Ослик был трогателен и мил. Скакун отвратителен.

“Ехал Ваня на коне, вел собачку на ремне, а старушка в это время мыла фикус на окне.

Ехал фикус на коне, вел старушку на ремне, а собачка в это время…

Так что же в это время делала собачка?..”

Это слово “собачка” напомнило ему о чем-то, и он долго и растерянно пытался вспомнить, о чем именно, и не мог.

Какая еще собачка? Откуда могла взяться собачка?..

Сигарета догорела до фильтра, гадко завоняла и погасла, испустив напоследок извивающуюся белую струйку. Троепольский посмотрел на струйку.

Была собака, точно. Была ненавистная ему китайская хохлатая псина по имени Гуччи, которая тряслась всем телом и брезгливо подбирала тонкие розовые лапки, если наступала на мокрое. Полька ее обожала.

Он подумал немного. Нагруженный ослик все смотрел на него лукаво и добродушно.

Последний шанс. С чего Варвара взяла, что последний?.. Разве бывает в двадцать девять лет последний шанс? Или он бывает во сколько угодно лет, или вообще от этих самых лет никак не зависит, выпадает, когда ему вздумается, а потом раз – и нет его, и никаких надежд?..

Полторы тысячи разнообразных девиц вдруг представились ему, как на подиуме, унылой чередой, потряхивающие “прелестями”, стремящиеся перещеголять друг друга, оттолкнуть конкуренток, выдрать им волосы, пролезть вперед, и среди них он сам, Арсений Троепольский, скакун, породистый во всех отношениях.

И все?! Все? Больше ничего до самого конца?! А что? Тебе очень это подходит, ты сам знаешь. Зачем тебе… устойчивые привязанности? Бриллиант на пальце, лысая собака, чашка кофе в постели, кто первый встал, того и тапки, утренний запах шампуня и чуть подгоревших оладий, разговор ни о чем, ровный шум воды в ванной, чужие очки под зеркалом, женские вещички на полке, туфли, сброшенные посреди коридора, портфель, который перепутал со своим, – и весь мир… Казавшийся таким огромным еще недавно, теперь он вдруг съежился до размеров этой самой комнаты без окон, где он, Арсений, сидит, уставившись в гигантский, как аквариум, монитор, а за стенами враждебная среда, осудившая своего “просвещенного монарха”.