Виктория Платова - После любви

– Они тоже были распахнуты настежь?

– Скажем, они были приоткрыты. Тоненькая щелочка. Это показалось мне странным – Мерседес неохотно пускает в дом гостей, без довольно придирчивого фейс-контроля сюда не попадешь, а тут пожалуйста… Естественно, я вошел.

– И?..

– И никого не обнаружил. Никого и ничего.

– Что значит – «ничего»?

– То и значит. Когда человек на протяжении длительного времени живет в доме, то вполне естественно, что он этот дом обустраивает. Вы понимаете, о чем я говорю?

Даже я, последние три года прожившая в гостиничном номере, понимаю, о чем говорит Алекс. В кухне должна быть посуда, должны быть микроволновка, электромясорубка или электрокофемолка, штопор, подставки для яиц, подставки под горячее; в зале – шторы или жалюзи, газетница, стеллажи с керамикой, светильники, напольные вазы; в ванной…

– Она, конечно, не слишком походила на обычных женщин. Она, например, собирала ритуальные предметы самых различных культов смерти. Много путешествовала по Африке, по Латинской Америке – по самым диким уголкам. Коллекция располагалась на стене в зале. Теперь ее тоже нет.

Алекс слишком отвлекается на прошлое Мерседес, вместо того чтобы озаботиться своим настоящим. Прошлое Мерседес способно увлечь кого угодно, особенно в той его части, где она, облачившись в эксклюзивные дизайнерские лохмотья, передвигалась по сельвам и саваннам.

– Возможно, ваша подруга просто решила сменить квартиру. – Я не хочу быть втянутой в разговоры о Мерседес – и все равно втягиваюсь.

– Эта квартира вполне ее устраивала.

В доме бесследно пропало несколько человек, и полиция оказалась бессильна в их поисках. Чудесное место, которое ни на какое другое не променяешь!..

– По-моему, мы слишком отвлеклись, Алекс.

– Да, действительно… Вот я и подумал – если женщина решила сменить квартиру и вывезла всю обстановку…

– Не всю. Диван и кресла остались.

– …и вывезла почти всю обстановку, то почему оставила одежду?

– Вы у меня спрашиваете?

– Просто размышляю. Одежда, кстати, была в полнейшем беспорядке…

Почему – кстати? Для кого – кстати?

– …часть вещей вообще была свалена на пол, остальные пребывали в чудовищном беспорядке. Собственно, только поэтому я обнаружил комнату, в которой мы сейчас находимся.

Самое время уличить Алекса во вранье. Потайную комнату нельзя обнаружить, не зная о ее существовании. Не потратив длительного времени на ее поиски. Ч наткнулась на нее случайно, благодаря воплям застрявшего в каменном мешке Сайруса. Не будь Сайруса – я ничего бы не узнала. Трудно предположить, что у Спасителя мира оказался под рукой (за стеной) свой собственный Сайрус. И пора наконец прекратить называть его Спасителем.

Алекс – не спаситель.

Его напряженная вылинявшая физиономия сама мечтает быть спасенной. Что не мешает Алексу врать насчет потайной комнаты и одежды, сброшенной на пол и валяющейся в полном беспорядке. Войдя в гардеробную, я нашла все вещи на местах. Аккуратно сложенными. Никем не потревоженными. Безмятежными.

– …Так как вы ее обнаружили, Алекс?

– Комнату?

– Да.

– Не хотелось бы лишний раз повторяться, но… дверь в нее так и приглашала войти.

– Распахнутая настежь? Или… так, слегка приоткрытая?

– Что-то среднее. Я никогда не был в спальне Мерседес…

– И никогда не пользовались туалетом в ее квартире? – Я испытываю странное облегчение от сказанного Алексом. Почти торжество.

– Здесь есть еще один туалет. В коридорчике за кухней, если вас интересуют такие пикантные физиологические подробности.

– Не слишком. Я спросила просто так.

– Естественно, я вошел вовнутрь. Увидел оружие. Увидел стену с ужасными фотографиями. И даже ощутил приступ тошноты, я совсем не считаю такие фотографии высоким искусством… Хотя не исключаю, что любая из них, будучи выставленной, собрала бы вокруг себя гораздо больше посетителей, чем обычное ню или какая-нибудь видеоинсталляция. Или пейзажи пустыни Наска в исполнении угасших голливудских звезд. Забвение делает их либо философами-натуралистами, либо неврастениками, либо членами анонимного общества алкоголиков…

Нельзя дать Алексу возможность снова заматывать меня, укутывать в разговоры о современном искусстве, вонючие потроха которого булькают в чаше из черепа, оправленной в серебро.

Made in Tibet.

– Я тоже не считаю эти фотографии высоким искусством. Скорее, это отчет о проделанной работе. Кто-то убил всех этих людей и запечатлел убийства на пленку.