Людмила Зарецкая - Мой любимый сфинкс

Все было решено. Предрешено. Записано на скрижалях судьбы. И приближающаяся ночь была внесена в эти скрижали как тоже принадлежащая только им двоим. Аржанов знал, что придет этой ночью в ее комнату и произойдет все то, к чему он стремился всю эту неделю, с того самого момента, как увидел ее бредущей по овсяному полю. И Злата знала. И ни дождь, ни сель, ни пожар, ни еще одно убийство не могли ничего изменить.

За ужином она оживленно участвовала в общей беседе, хотя, поднимаясь по лестнице в свою комнату, не могла вспомнить ни слова из того, о чем шел разговор. Она смеялась, запрокидывая изящную головку на тонкой шее, от чего ее распущенные волосы переливались за спиной, как волнующееся на ветру поле спелой пшеницы.

Злата не волновалась и не боялась. Внутри ее царило полное спокойствие. Так чувствует себя человек, который твердо знает, что изменить уже ничего невозможно. Она просто терпеливо ждала, пока кончится этот бесконечный ужин, когда уже будет пристойно встать из-за стола и, вежливо пожелав всем спокойной ночи, покинуть столовую, чтобы подняться в свою комнату.

Встретив взгляд Аржанова, она безошибочно поняла, когда этот миг настал. Она столько раз представляла, как отодвигает свой стул, откладывает салфетку, встает, произносит нужные слова и, не оглядываясь, идет к двери, спиной ощущая, что ее мужчина идет следом за ней, что, проделав все это на практике, испытала чувство легкого дежавю.

«С ума ты сходишь, матушка», – весело сказала она себе, поднимаясь по лестнице и не слыша, а все еще ощущая его присутствие сзади.

С легким щелчком захлопнулась дверь комнаты. Повернулся ключ. И тут же она ощутила его руки на своих плечах. Его грудь, прижавшуюся к ее напряженно сведенным лопаткам. Его лицо, зарывшееся ей в волосы.

– Господи, хорошо-то как, – простонал он, мощным рывком поворачивая ее к себе.

Не было сомнений. Не было стеснения. Не было ни малейшей неловкости. Он быстро и аккуратно раздел ее, стащив льняной сарафанчик, расстегнув кружевной лифчик и сбросив к ногам невесомые трусики. Она быстро переступила ногами, освобождаясь от последней преграды. Раздевая ее, он быстро и нежно целовал ее длинную шею, острые ключицы, открывшуюся грудь с аккуратными коричневыми сосками.

Она жалобно застонала, и он отстранился, чтобы посмотреть на нее. Она трепетала перед ним, как совершенная фигура эпохи Возрождения, слепленная великим мастером. На ней не было ничего, кроме очков. И это было так чертовски сексуально, что Аржанова накрыла мощная, практически неконтролируемая волна желания. Черт побери, он никогда не думал, что его могут так взволновать очки!

Снова притянув ее к себе, он наклонился, чтобы найти своими губами ее губы, но она немного отстранилась. Не получив желаемого, он зарычал как раненый зверь, но она доверчиво положила одну руку ему на плечо, а другой сняла очки, чтобы не мешали. И этот жест снова заставил Аржанова выгнуться дугой от пронзившего его возбуждения.

«Да что с этими очками не так-то?» – успел подумать он, и это была последняя связная мысль, которая промелькнула у него в голове в ближайшие полчаса.

От его поцелуя у Златы закружилась голова. Его губы только успели коснуться ее губ, как комната вокруг завертелась в безудержном танце. Она даже испугалась немного этого отчаянного, внезапно напавшего на нее головокружения, но тут же забыла о нем. Бояться было некогда. Чувства, которые она испытывала, сменяли друг друга, как картинки в калейдоскопе. Этот мужчина доводил ее до безумия. И сейчас, когда воплотились в жизнь все ее нескромные, отчаянные, безумные, постыдные мечты последних дней, она испытывала сбивающий с ног восторг.

Они ничего не говорили, потому что им не нужно было ничего говорить. Слова не нужны, когда все предначертано на скрижалях. Огненные всполохи метались в голове. И не в голове тоже. И было от этих всполохов жарко, больно и сладко одновременно. Ни с какой другой женщиной никогда не испытывал Аржанов такой дикой яростной смеси чувств. Куда-то пропала физиологичность, к которой он привык. В его прошлой жизни занятия сексом были просты, понятны и предсказуемы и не оставляли после окончания ничего, кроме чисто физического облегчения. И скуки, пожалуй.

С этой женщиной он не знал, что его ждет через секунду. Новая неизведанная жизнь открывалась за каждым поворотом ее головы, плавным движением рук или бедер, стремящихся ему навстречу. Он встречал это новое и неизведанное с восторгом первооткрывателя, тонул в переполнявших его эмоциях, рычал от удовольствия, стонал от некончающегося желания, выгибался дугой, чтобы острее почувствовать наслаждение, которое она ему дарила, и вжимался в нее, чтобы сделать ее еще ближе. Он мял, сжимал и распластывал ее тело, потому что боялся, что она исчезнет, отдалится, растворится, и внутри накрывшего его безумия смертельно боялся этой потери. И тут она больно укусила его за плечо.