Алфред Хичкок - Убийства, в которые я влюблен

— Я должен ненадолго выйти, — сказал он клерку. Он был спокоен, но его глаза сердито блестели.

— Вы идете в полицию? — спросил Толстый Джоу.

Он не хотел, чтобы у его хозяина были неприятности. Так же он не хотел, чтобы из-за него пострадала лотерея. Но положение Толстого Джоу не давало ему права выражать свое мнение.

Мун Кай задержался у двери.

— Если бы хоть один торговец имел мужество обратиться в полицию, бедствиям пришел бы конец. — Он вздохнул. — Не лучше ли позволить закрыть лотерею, чем покорно подчиняться Линднеру?

— Не знаю, — сочувственно пробормотал Толстый Джоу.

— Да и не навечно ее закроют, — рассуждал Мун Кай. — Полиция — как птицы на рисовом поле. Стремительно нападают, потом насыщаются и улетают.

— Вы идете в полицию один?

Мун Кай слабо улыбнулся.

— Не бойся. Я не буду действовать в одиночку. Сейчас пойду поговорю с Ли Киунгом, хозяином макаронной фабрики, и Гимом Вонгом из швейной мастерской. Они тоже устали от «протекции» Линднера.

С недобрыми предчувствиями Толстый Джоу проводил взглядом уходящего хозяина. Он предвидел неминуемые изменения в своем упорядоченном существовании, которым так дорожил. В течение сорока двух лет он работал на Мун Кая, жил поблизости в однокомнатной квартире на нижнем этаже, покупал скудную провизию в соседних магазинах, вел неторопливые беседы с друзьями. Поистине спокойная жизнь, не требующая ни инициативы, ни изобретательности.

Поскольку магазин лечебных трав более располагал к серьезной беседе, чем макаронная фабрика или швейная мастерская, Мун Кай привел обоих торговцев с собой. Наверху за чаем они долго и серьезно совещались, но, когда Мун Кай спустился на минуту, чтобы отпустить Толстого Джоу, они были так же далеки от согласия, как и в начале.

С легким сердцем Толстый Джоу отправился домой. Мун Кай обещал не действовать в одиночку.

Рано утром Толстый Джоу шел по улице к магазину, чтобы открыть его на день. Он остановился под выгоревшей вывеской «Лечебные травы» и испуганно замер. Дверь была не заперта и при его прикосновении распахнулась в полутемное внутреннее помещение. Уходя вечером из магазина, Мун Кай никогда не забывал запереть ее.

Толстый Джоу посмотрел по сторонам вдоль улицы, но в этот ранний час он был один. Поднявшись на цыпочки, он попытался заглянуть в окно витрины, но шторы из неотбеленного муслина хорошо скрывали внутреннее помещение магазина от глаз прохожих.

Толстый Джоу подавил страх и вошел. Магазин выглядел обычно, пыльные полки заставлены банками, коробками из фольги и картона, пучками веток и корней причудливой формы. Потом он увидел, что наверху горит свет. Как не похоже на Мун Кая платить за ненужный ночной свет.

Медленными шагами Толстый Джоу поднялся по тесной, крутой лестнице.

Мун Кай лежал лицом вниз между столом с крышкой на роликах и вертящимся креслом. Тусклое пятно с черным отверстием в центре темнело на спине серого сатинового жилета его хозяина.

Толстый Джоу был в ужасе. После сорока двух лет существования по указке босса он был вынужден принимать решение самостоятельно.

Вот теперь нужна полиция. Телефон был рядом на столе, но он не мог заставить себя приблизиться к телу, чтобы дотянуться до трубки. Спотыкаясь, он спустился вниз к телефону на стене и остановился. Полиция только ускорит крушение его пошатнувшегося мира. Он заставлял себя думать. Если он не позовет кого-нибудь, Мун Кай будет лежать здесь бесконечно. Жена не придет искать своего мужа, потому что Мун Кай вдовец. Хозяин дома не придет за платой раньше конца месяца.

А-а… У Мун Кая есть сын в городе, в колледже. Ему только двадцать четыре, но он-то и был тем, кто снимет с Толстого Джоу ответственность.

Телефон общежития был написан карандашом на стене у телефона. Толстый Джоу позвонил, и сонный молодой голос заверил его, что сына разыщут.

Толстый Джоу безвольно упал на стул с плетеным сиденьем рядом с телефоном. Его настороженные глаза скосились в сторону лестницы на верхний этаж.

Теперь пришла ярость, она медленно разрасталась в нем. Толстый Джоу прикрыл глаза и сложил руки на коленях. Может быть, именно ему надлежит сохранить ясность ума в этой ситуации.

Единственный сын Мун Кая, с надеждой названный Первый Сын, приехал на такси. Раскованный, американизированный китаец сейчас выглядел осунувшимся от волнения. Он схватил клерка за плечи.

— В чем дело, старик? Мой отец… они ничего мне не могли сказать. Он болен?