Рут Ренделл - Наследие греха

Дом даже ясным летним утром казался угрюмым и мрачным. Деревянные стропила, перекрывающие здесь и там желто-коричневую кирпичную кладку, были изрядно изъедены временем, а два окна оказались разбиты. Между настоящим домом и его снимками в витрине агентства общего было не больше, чем между рекламными фото курорта и реальностью, которая обычно встречает отдыхающих. Фотограф-профессионал то ли нарочно не снимал, то ли затем каким-то образом удалил из кадра и сорняки, и заросли ежевики, и гнилые оконные рамы, держащиеся на честном слове, и пятна сырости на стенах, избежав таким образом ощущения унылой заброшенности, свойственного этому месту. А еще он как-то ухитрился сгладить впечатление громадности, которое производил дом, – на снимке он имел вполне соразмерный человеку вид. Калитка перед домом была снята с петель, так что серебристая машина Имоджен скользнула вдоль подъездной аллеи прямо к подъезду и замерла у крыльца.

Вообще-то Арчери должен был ощутить это мгновение как особенно важное: в конце концов, ему предстояло впервые войти в дом, где совершил – или не совершил – свое преступление отец Тесс. Ему полагалось напрячь все свои чувства в готовности воспринимать атмосферу внутри жилища и отмечать подробности и детали его устройства, на которые не обратили внимания в свое время полицейские, полагаясь на свое знание людей и мест. Но священник совсем забыл об отведенной ему роли наблюдателя и автора подробных заметок: в тот миг он ощущал себя лишь человеком, который живет настоящим, упивается отведенным ему кратким мигом, напрочь отринув от себя прошлое. Уже много лет он не чувствовал себя таким живым, как сейчас, и потому даже не думал об окружающих предметах. Ни факты, ни события, ни иные атрибуты реальной жизни не имели для него сейчас значения. Главными были эмоции, и дом стал для него лишь уединенным местом, укрытием, в которое он сейчас войдет с этой женщиной и где они останутся вдвоем.

Едва успев об этом подумать, пастор сразу понял, что внутрь входить нельзя. Можно ведь сказать, что он хотел осмотреть только участок…

А Идд уже выходила из машины и, подняв голову, осматривала фасад, щурясь от солнца.

– Ну что, идем? – спросила она.

Генри вставил ключ в замок, а Имоджен встала с ним рядом. Раньше он готовил себя к тому, что из холла на них, вероятно, повеет затхлой сыростью, но теперь даже не обратил внимания на запах. Темную глубину дома пронзали столбы света, падающие из окон разных комнат, и в них густо танцевали пылинки. В плиточном полу была выщербина, и женщина, зацепившись за нее каблуком, едва не упала. Викарий машинально протянул руку, чтобы поддержать ее, и тут же почувствовал, что касается ее правой груди.

– Осторожно, – сказал он, отводя взгляд. Из-под туфли бывшей фотомодели в воздух поднялось облачко пыли, и она нервно хихикнула. Хотя, возможно, это был ее обычный смех. Генри не мог этого понять: его рука продолжала ощущать волшебную упругую тяжесть ее груди, точно она и не шагнула сразу в сторону.

– Ужасно пыльно здесь, – сказала Имоджен. – Сейчас закашляюсь. А вон там комната, где было совершено преступление, – вот. – Она распахнула дверь, и ее спутник увидел деревянный дощатый пол, мраморный камин и крупные белесые квадраты и прямоугольники от картин на стенах. – Лестница наверх у нас за спиной, а за ней кухня, где в тот день бедняжка Элис готовила воскресный обед.

– Давайте не пойдем туда, – сказал священник. – В доме слишком душно и жарко. И вы замараете платье. – Сделав глубокий вдох, он отошел от Идд и встал возле камина. Здесь, на этом самом месте, миссис Примеро ощутила первый удар топором. Тут стояло ведерко с углем, а вот тут, вокруг, повсюду, растеклась ее кровь…

– Место преступления, – неизвестно зачем сказал Арчери вслух.

Имоджен прищурилась и отошла к окну. Наступило невыносимое молчание, которое викарию хотелось заполнить болтовней. Ведь столько всего можно сказать друг другу в таком месте, столько можно сделать замечаний, пригодных даже для самого короткого знакомства! Полуденное солнце обрисовало на полу тень женщины во всех изысканных пропорциях, не слишком вытягивая ее, но и не укорачивая до смешного. Тень лежала на полу, густая, словно вырезанная из черной материи, и Генри хотелось подползти к ней на коленях и коснуться ее руками, зная, что на большее ему рассчитывать нельзя.

Первой заговорила она. Пастор не знал, каких слов он ожидал от нее в таком месте в такую минуту, но уж наверняка не этих – только не этих.