Андрей Баширов - Число зверя

— Нет, — отрицательно покрутил головой Григорьев, — но я бы на месте редакторов не очень спешил публиковать подобные ужастики. Как сказал бы один мой знакомый, что у народа и без них “крыша едет”. — Он встал и направился к выходу из кафе.

— Странный у тебя приятель, — сказал Сергею автор страшилок.

— Расстроился. Константин рассчитывал, что ты все это с натуры срисовал. Хотел тебя получше порасспросить, куда твой главный герой пистолет кинул, а то он никак со своей тещей разобраться не может. Решил крайнее средство испробовать.

— Бедненький, неужели он считал, что все это правда? — Искренне удивилась женщина. — Неужели он ни одной статьи не читал о роли авторской фантазии в литературном творчестве?

— Но вы же сами чуть не поверили в то, что нас ожидает в конце тысячелетия страшный суд.

— Мне было интересно подыграть Герману и, хотя бы на мгновение, представить, что все это может произойти наяву. Жизнь такая скучная, а это немного будоражит кровь.

— Смотрите, ребята, не доиграйтесь. — Николаев тоже встал из‑за стола. — Иногда очень важно остановиться и не перейти некую грань.

— А, — махнула рукой женщина, — вы такой же скучный, как ваш приятель.

Николаев нашел Григорьева возле стоянки, где они договорились встретиться с водителем. Машины еще не было видно, Константин же стоял возле дерева и блевал.

— Чего это ты нашим литераторам творческую атмосферу портишь? — не преминул съязвить Сергей.

— Ну и дела, — сказал Константин вытираясь носовым платком, — напоили меня, а теперь еще какие‑то претензии предъявляют. Зря только съездил и деньги потратил.

— Как ты на работу в таком виде заявишься?

— Выпью парочку таблеток аспирина, отосплюсь на диванчике в кабинете до полуночи, а там после двенадцати выходит на работу наш мясник. Надо быть в полной боевой готовности.

— Так ты, наконец, поверил в версию Федоровой?

— Отстань от меня. Я никому и никогда не верил.

— Это уж точно. Но в любом случае, ты сейчас проверяешь все, что связано с числом шестьсот шестьдесят шесть. Кстати, ты записную книжку Федоровой не брал? А то она думает, что это моя работа.

— Что ты меня загружаешь? Откуда я могу знать где какая‑то записная книжка, раз даже хозяйка считает, что это ты стянул.

— А по морде?

— Я при исполнении.

— А я вижу, что ты одет по гражданке и пьян.

— Это еще доказать надо.

— Об этом я и говорю, — усмехнулся Николаев.

— Ну, зараза. Попадись ты мне только в лапы.

— Я законопослушный гражданин.

— А мне все равно кто, хоть столб. Дайте мне паспорт и я любого под “вышку” подведу. Особенно, такого законопослушного, как ты. Понял?

— Это уж точно. Ладно, мир, — Николаев протянул руку Григорьеву, и тот хлопнул по его ладони своей. — Правильно в народе говорят, что лучше иметь хорошего врага, чем плохого друга.

Не известно, до чего бы они еще договорились, возможно, до очередной ссоры, если бы в этот момент к ним не подъехала прокурорская “Волга”.

— Смотри, эта стерва чего‑то не поняла и опять заявилась.

Одна из стоявших возле ресторана проституток отделилась от группы своих товарок, подошла к Марине и, не скрывая ехидных ноток в своем голосе, поинтересовалась:

— Ну, подружка, как дела? Смотрю — принарядилась. Под столичную канаешь? Всех клиентов у нас отбить хочешь?

— На ваш век хватит, — усмехнулась Марина и отвернулась.

Проститутка не успела даже съязвить что‑нибудь в ответ, как рядом с ней, откуда ни возьмись, возник накачанный “сутер”. Он схватил Федорову за рукав куртки и, брызжа слюной, зашипел ей на ухо:

— Что я тебе в прошлый раз сказал? Чтобы ты здесь больше не появлялась. Не поняла? Сейчас…

Кто‑то наконечником трости дотронулся до плеча "качка". Парень резко обернулся.

Перед ним, в окружении нескольких телохранителей, стоял господин Марков и высокий, выше самого рослого охранника, пластичный молодой мужчина. Он держал "главного сутенера города" под руку. Марков был в элегантном светлом костюме и крутил в руке тонкую белую трость. Ручку ее украшал массивный костяной наконечник с изображением свернутого клубочком китайского дракона. Марков никогда не скрывал своей любви к всевозможным восточным редкостям. Более того, он всех уверял, что именно Восток научил прагматичных европейцев искусству настоящей тонкой любви. Естественно, он имел в виду лишь ту ее часть, к которой сам был не равнодушен.