Дмитрий Хоменко: Красная Шапочка. История одного расследования

Павлик решил двигаться к своей цели постепенно, отрывая по одному лепестку в день. Сначала он создал первобытное общество, но полученный результат ему настолько не понравился, что он едва дождался следующего дня. К утру несколько смачных синяков украшали его физиономию. Потом общества сменяли друг друга, но уже практически ничем не отличались от того, которое было ему хорошо знакомо. Лишь когда Павлик сорвал пятый лепесток, произошли кое–какие значимые изменения: появились лесорубы, и исчезла вся его семья вместе с сестрой Женей. Но в предвкушении знаменательного события парень не обратил на это должного внимания.

И вот наступил решающий момент, когда зеленый лепесток был отправлен творить коммунизм. Каково же было удивление и разочарование Павлика, когда он, беспомощно пометавшись из стороны в сторону, виновато опустился у его ног, тут же покраснел от стыда, а затем и вовсе увял. Ничего не произошло. С этого самого дня и начались мучения парня. Он долго думал над тем, на что потратить последний лепесток: то ли еще раз попробовать сотворить коммунизм для всех, то ли только для себя. В конце концов, он нашел компромисс и загадал последнему лепестку вернуть цветок в первоначальное состояние. Но, как и с коммунизмом, опять ничего не вышло, и он остался ни с чем. Вот тут–то Павлик и узнал, что такое настоящая депрессия. А, глядя на него, и все остальные обитатели леса получили представление об этом удивительном состоянии души и тела.

Шок, опустошенность и апатия уверенно сменяли друг друга, подводя Павлика к той роковой черте, за которой только нирвана. Лесные жители вовсю заключали пари, споря о том, чем же закончит «юный коммунист»: самоубийством или выберет долгий путь, медленно сгнивая где–то на дне общества в компании более мелких неудачников. Но никто из них не угадал. Как обожженный пламенем кварц превращается в стекло, так и изуродованное сознание Павлика превратилось в некое подобие оптической линзы, преломившей окружающую его реальность и разбив ее на две составляющие: любовь и ненависть. При этом ненависть, как чувство изысканное, вела себя тихо и незаметно, а взбалмошная и недалекая любовь проявила себя в самых, что ни на есть, ярких красках и неожиданных формах. Возненавидел Павлик эльфов за нетленную, на его беду, рукопись «Капитал». Ненависть эта была хоть и тихой, почти безмолвной, но настолько неумолимой и холодной, что стоило ему произнести что–либо схожее с «я вот тут подумал…» или «а знаете, не все так просто…», как в жилах проникших в лесное общество эльфов стыла кровь. И то, что после этого произносились какие–то самые банальные вещи, не только не успокаивало их, а наоборот, еще больше распаляло в испуганном воображении картины обошедших стороной неприятностей. Стоит ли после этого удивляться, что именно эльфы подбросили самое большое количество дров в безумный любовный огонь, нарастающий в душе Морозова. Павлик заявил, что в мире нет ничего прекраснее цветов, и тут же неизвестный меценат подарил ему великолепную оранжерею. Павлик заявил, что хочет вывести новые виды цветов, и возле оранжереи каждое утро стали появляться горшочки с самыми экзотическими экспонатами, ставшими незаменимым подспорьем в его изысканиях. Небольшая заминка произошла лишь тогда, когда он заявил, что его цветам нужно особое удобрение. Но и для решения этой проблемы понадобилось всего лишь несколько дней: должность патологоанатома и современный мини–крематорий в оранжерее подошли как нельзя лучше. Необходимость выполнять по совместительству еще и обязанности судмедэксперта показалась Павлику не такой уж большой платой за предоставленную роскошь. К тому же исследование всевозможных улик стали для Морозова чем–то вроде отдыха от любимого занятия, необходимой разгрузкой, а попутно еще и неплохой терапией для его тяжело пострадавшего разума.

Вот к нему и направился после аудиенции у Василисы Премудрой инспектор Бегемот, рассчитывая получить подробный отчет с места преступления и результаты вскрытия.

Даже такое циничное существо, каким был Бегемот, всякий раз, заходя в оранжерею, забывало о цели своего прихода, упиваясь потрясающими запахами и жмурясь от ярчайших красок. Впечатления были настолько сильными, что даже лежащие на столе в конце помещения трупы и оскалившаяся пасть крематория воспринимались как–то философски, как напоминание о неминуемом финале даже самого прекрасного бытия.