Дмитрий Хоменко: Красная Шапочка. История одного расследования

Пятачок вальяжно откинулся на спинку дивана, а его рыло сморщилось в циничном оскале. Судя по всему, поросенок окончательно решил посвятить этот вечер откровениям, ничуть не сомневаясь в своей итоговой безнаказанности.

— Инспектор, ты из какого леса вырвался? Или, может, с Луны свалился, как твой шеф? Так ты, насколько мне известно, не эльф, чтобы такую муть нести и искренне верить, что кто–то на нее поведется. Бег, этот лес переполнен людьми, животными, эльфами и прочими пресмыкающимися. И у них у всех когда–то был выбор: методично пожирать друг друга, поддерживая определенное равновесие, или выживать всем скопом, потому что жить хочется каждому. Даже самые сильные вынуждены были когда–то ходить оглядываясь. Выбор был сделан в пользу выживания, и всем пришлось договариваться. Всем пришлось жить по одним общим правилам, в одной выдуманной реальности. Только мы все ведь остались разными, Бег. Понимаешь, раз–ны–ми. Мы вынуждены жить по одним правилам, но мы имеем право хотя бы с ума сходить каждый по–своему. В лесном обществе есть три значимых вещи, вокруг которых все и копошится: совокупление, деньги и власть. Это и есть главный приз. Только он на то и приз, чтобы доставаться избранным. Остальные же — это убогие неудачники, которым приходится довольствоваться примитивными заменителями, в основном — телевидением с его идиотскими шоу и мыльными операми. Только ты все равно остаешься по другую сторону экрана, что в жизни, что сидя перед телевизором. Представляешь, как это обидно, видеть, как кто–то ползет по жизни с пьяной ухмылкой и снесенной крышей и даже стакан воды не может выпить без какого–то извращения, и его за это никто не наказывает, да и не осуждает особо. Последний лесной идиот понимает, что все зависит от того, насколько ты преуспел в этой жизни или облажался. Разве от такого не начнешь сходить с ума? Бег, поверь мне, в этом лесу все становятся ненормальными, как только остаются наедине с самим собой, даже ты. Если тебя все–таки что–то сдерживает, просто посмотри в зеркало и убеди себя, что тот, кого ты в нем видишь, это не ты, и это не тебе хочется проломить голову своему соседу, совокупить чью–то самку или каким–то более изощренным способом изгадить чужую жизнь. Представь, что ты просто смотришь со стороны, как тот, другой, из зеркала, взбирается по чужим головам и по трупам поближе к вершине. Потому, что, чем ты ближе к вершине, тем больше тебе позволено. Точнее, ему, а не тебе, — ты в это время остаешься белым и пушистым и тихо получаешь удовольствие. И даже если тот другой полетит в пропасть, то полетит именно он, а не ты. Ты останешься все таким же белым, пушистым и удовлетворенным. Просто безразличие внутри тебя сменится безысходностью. Всего на всего…

— Но разве это не то же самое пожирание друг друга? — перебил вдохновенную речь поросенка инспектор.

Рот Пятачка растянулся в безобразной ухмылке от уха до уха, а маленькие глазки почти полностью скрылись в многочисленных морщинах.

— Ты умница, Бег. Просто молодец. Конечно же, то же самое… только где–то там, по ту сторону зеркала, — ответил он и снова разразился писклявым смехом.

Отвращение к собеседнику внутри Бегемота стало почти невыносимым, и он, закурив очередную сигарету, попытался вернуть разговор в более удобное для себя русло.

— А тебе–то чего сходить с ума? Ты вроде как никуда не карабкаешься и никуда не падаешь, — плаваешь себе на своем диване и посмеиваешься над окружающим миром, — как можно спокойнее спросил кот.

Пятачок вдруг резко наклонился в сторону собеседника и, поймав его взгляд, словно когтями вцепился в него.

— Я испытал на себе и то, и другое, Бег. Было время, когда я не знал, по какую сторону зеркала нахожусь. А теперь я знаю, что находится там, где заканчивается безразличие, но еще не начинается безысходность, — каким–то безумным шепотом ответил поросенок и неожиданно указал грязным пальцем на притаившееся у двери ушастое существо. — И он знает. За все прожитые в моем доме годы он не произнес ни единого слова, ни единым жестом не выдал своих чувств. Просто молчит и смотрит. Ему ничего не нужно в нашем лесу, ничто не привлекает и не удерживает. Мне порой кажется, что выставь я его за двери, он просто ушел бы, даже не посмотрев в мою сторону и не оглянувшись. Потому что он там, где заканчивается безразличие, но еще не начинается безысходность. Там, где нет места ни любви, ни ненависти. Там, где я сам безумно хочу укрыться от всего этого дерьма, в котором вы каждый день барахтаетесь подобно опарышам. И тут появляется какое–то ничтожество, которое хватает меня за ноги и пытается утянуть в ту яму, из которой я когда–то с таким трудом выбрался. И что я, по–твоему, должен был делать, Бег, — смиренно терпеть, пока он возил бы меня мордой по болоту?