Ирина Глебова - Качели судьбы

Вадик видел, как Лариса вошла в тот самый подъезд. Но она не оглянулась, словно не боялась его. И внезапно он понял. Как всё просто! Его сегодня вызвали не в своё время, не в привычный день. И разговор был какой-то незначительный. А потом дали Тополёвой его увидеть! Теперь она знает: он, Вадим Лесняк, агент КГБ. Для чего это им нужно? О, этого ему не разгадать! Возможно, эта девчонка у них более доверенное лицо.

Теперь Вадик в ином свете увидел многое, на что раньше не обращал внимание. И внезапное появление в компании этой провинциалки. И её сосредоточенный взгляд, и молчаливость, и отказ много пить. Вот только такие бабы в постель легко ложатся: когда лежишь рядом голяком, покуривая сигаретку, язык болтает легко и бездумно. А эта… Но, может, в её отказе тоже есть своя продуманность и свой план?

Вадик даже стал избегать компании – ничего не мог с собой поделать. Когда Тополёва поднимала на него глаза, он видел в её зрачках отражение арки, двора, подъезда… Начинала кружиться голова, тошнить…

Но скоро Лариса сама перестала приходить на их сборища, и парень воспрянул, взял себя в руки. Что он вообразил? Что девчонка следит за ним? Зачем? Что она может рассказать о нём ребятам? Но она и сама во всём этом завязана… Страх, казалось, отступил. Но ненадолго.

В писательском клубе с Тополёвой Лесняк встречался редко. Она хоть и была членом Союза писателей, но на собраниях и семинарах появляться не очень-то любила. Он знал, что вышла замуж, родила ребёнка. И книжку ещё одну выпустила. Когда же всё-таки сталкивался с Ларисой, взгляд её и разговор был спокоен и приветлив. Он так же по дружески отвечал, шутил, а кровь со злым напором начинала пульсировать в висках, запястьях… Видит же его насквозь, издевается! Держит на поводке страха, чтобы когда-нибудь притянуть этот поводок, а, может, и вообще затянуть у него на шее, как петлю!

Если бы он тогда ещё, раньше, переспал с ней, насколько было бы проще! Он и сейчас не отказался бы. Но стоило ему как-то раз попробовать фривольный тон с эдакое полудружеское-полуинтимное объятие за плечи, как глаза у неё стали понимающе-насмешливые, на губах зазмеилась ухмылочка: «Вадик, ты и по молодости моим кумиром не был, а уж теперь и подавно. Побереги своё обаяние для них», – и кивнула на табунок новой молодёжи, которая уже собиралась в вестибюле писательского клуба перед занятием литстудии. С тех пор, при встречах с ним, в её глазах начинали мелькать насмешливые искорки, и Вадим, мысленно матерясь, доводил свою злость до кипения, заглушая чувство затравленности и паники. Но и когда он улыбался, под этим взглядом мышцы его рук, ног, шеи напрягались до судороги. Это напоминало мужское возбуждение. Настолько напоминало, что однажды Вадик не выдержал, от Тополёвой прямо пошёл в туалет и там позволил розовому липкому туману окутать себя. В этом тумане он задрал на Тополёвой свитер, сдёрнул юбку, прислонил её упругий зад к бильярдному столу, раздвинул и поднял её ноги, согнув их в коленях, и своим мечущимся и пульсирующим членом мощными толчками вошёл в неё. На глазах у всех, постанывая и покусывая её тугие соски…Розовый туман затопил мозг. Когда он рассеялся, и Вадик очнулся, сидя на крышке унитаза, телом владела опустошённость и вялость. Он расстегнул брюки, опустил плавки, вымылся под краном и вытерся бумажной лентой. Чтобы там чёртовы умники не говорили, но онанизмом он не занимался – руками себя не трогал. Работало только его воображение, а воображение, способное доводить до экстаза, – это не извращение. Наоборот – признак гиперсексуальности и чувственности. Он в этом уверен. Если стервы-девки этого не понимают и не ценят – наплевать! Воображение у него всегда при себе! Понять такое может другой мужчина – юный, только начинающий познавать мир чувств и физической радости.

Эта Тополёва – дрянь проницательная! Как она сказала: «Побереги своё обаяние для них», – и указала на группку ребят. А там и девушек почти не было – больше парнишки. Неспроста! А, может, просто имеет информацию? Ведь там, в «конторе», всё про всех знают.

Ещё в памятный, самый первый разговор, когда кагэбист стал стращать Вадика тюрьмой и матёрыми насильниками, парень и в самом деле испугался. Он очень легко смог представить, что с ним может сделать орда грубых уголовников. Представить не абстрактно, поскольку уже приобщился к однополому сексу. Однажды после посиделок у Аркаши Жирова он возвращался домой вместе с Борюней Шевелевым – всеобщим любимцем, мальчиком с ласковыми глазами и обволакивающим голосом. И тот сказал: «Родители мои в разъездах, а мне так одиноко дома. Зайдём, Вадик? Я сделаю отличный глинтвейн. Ты такой мужественный, сильный, с тобой уютно…» Слова-то какие, Господи, словно девушке говорит. Вадик, как и все в компании, поговаривал, что Борюня педик, но как-то всё это казалось несерьёзным. А тут вдруг в паху стало горячо, голова закружилась, и он пошёл… Но то ведь был Борюня – нежный, женственный, изощрённый. А в тюрьме… О, нет! Это страшно!