Сергей Телевной - Ветер противоречий [Сборник]

Разговор Максимыча с желтоглазым был гнетуще содержательным. За работу бичей, заливавших фундамент и делавших саман, следовало расплачиваться. Евфрат уже и полушутя не называл мастера Максаком, только официально: Максим Кузьмич. Но от этого было не легче. Бетонорастворный узел остановился на неопределенно долгое время. Цементный склад был подтоплен, вода размыла даже часть заготовленной песчано-гравийной смеси. Расплачиваться бетоном и цементом Максимыч, таким образом, не мог. Трудовых и нетрудовых сбережений у него не было. Коровенку малоудойную отдать — недостаточно этому желтоглазому. Он, лукавец, приехал к Максимычу с калькулятором — подсчитал человеко-дни, даже затраты на снедь для бичей и транспортные расходы. Рыночные отношения, однако…

— Думай, Максим Кузьмич, — блистал глазками Евфрат. — Думай, а пока твой Николашка будет у меня работать.

— Слушай, Евфрат, что тебе с пацана? Да и в училище ему скоро…

— Не скажи, сын у тебя хваткий до работы. Только дохловатый, но за половину бича сойдет. Не шибко, видать, отец кормил его. Но и у меня, не обессудь, тоже нечем особо баловать этих бичей. Знаешь, на сколько я пролетел с пшеницей?! Вся сгнила, вся…

— Так он что, с бичами? — Максимыча заколотило.

— Ну, сам посуди, с кем же ему быть? Боюсь только, чтоб он туберкулез от них не подхватил, — лицемерно опечалился Евфрат.

— Ты понимаешь, что взял пацана в заложники? Понимаешь?..

— О чем ты говоришь, Максим Кузьмич?! — механически смеялся желтоглазый. — Ты вот даже участковому что-то наплел. Ну, даешь! Николашка твой сам ко мне приехал. Сам. Это любой колхозан подтвердит любому суду, любой милиции.

Про «любую милицию» — это правда. У желтоглазого какой-то родственник замначальника в УВД работает. Да и никакой милиционер за Невольку — на «территорию вольности» — не сунется.

— Слушай, Максим Кузьмич, деловое предложение. Отдал бы ты мне свой участок с фундаментом, тогда мы квиты. И пацана забрал бы. А то он еще вздумал на мою дочь глаз положить… — это искренне рассмешило желтоглазого.

— Я его сам заберу, — чуть осипшим от волнения, но решительным голосом произнес Максимыч, безотносительно сравнивая желтизну евфратовских глаз и желтизну отполированной ручки топора, который картинно, одним носиком, торчал в колышке опалубки.

— Нет, на мою дочку засматривается, ха-ха-ха, — не унимался Евфрат, как будто не обращая внимания на сказанное. — Вот зятек отыскался! Ему сначала нужно кое-что подровнять. По самую сурепку…

Проникновенное лезвие топора ослепительно сияло на солнце. И обух тоже был вполне боевым железом. Максимыч потянулся к инструменту, топорище удобно легло в его широкую ладонь.

— Эх-х-х!.. Будет тебе, твою шакалью мать, и мой сын, и участок с фундаментом, и — по самую сурепку!..

Евфрат, по-звериному учуяв неладное, метнулся в сторону. Топор с угрожающим фырчаньем пролетел мимо, звонко ударился о фундамент, высекая из еще сырого бетона сноп искр.

— Ах ты шакал! — Максимыч начал месить желтоглазого ногами.

Бил он Евфрата до изнеможения, тот пытался подняться, кричал: «Лежачего не бьют!» Но нападавшему было не до джентльменских правил. Евфрат затих. Кроме нечеловеческой усталости, Максимыч, казалось, ничего не чувствовал и не соображал. Автоматически вскочил в самосвал. Неуклюжая машина с грохотом рванула с места. Куда? За Невольку! Нужно срочно вырвать оттуда Николашку, а не то пацану конец. Максимыч был уверен, что желтоглазого он убил. Теперь только бы хватило бензина, только бы хватило!

Доски опалубки метались по всему кузову, как хуторские старшеклассницы в поисках счастья. Чушь какая-то: старшеклассницы, счастье… По размытой дамбе теперь не проехать. Срезая крюк, машина понеслась прямо по пшеничному полю. Перезревшее зерно шрапнелью разлеталось от движения новоявленного «степного корабля». Максимычу прямо за лобовым стеклом грезились бурты превшей на колхозном току пшеницы… Наконец, самосвал выскочил на укатанную проселочную дорогу. Теперь — вверх по Невольке до первого моста. Но он оказался малонадежным. Сухорукие перила безвольно зависли над водой.

— Господи, пронеси! Господи, пронеси… — неумело молился задубелый атеист.

Господь пронес. Теперь прямо по степи, туда, где виднеется отара овец. Животные перетекали по склону, как ртуть, оставаясь, впрочем, неделимым серым сгустком. Размеренно бредший за отарой рыжебородый чабан, встревоженный мчавшимся навстречу самосвалом, вскочил на рядом пасшуюся лошадь и стал опасливо приближаться — в сопровождении двух волкодавов. Максимыч тормознул машину, дружелюбно поздоровался, спросил, как лучше проехать в селение, к Евфрату.