Сергей Телевной - Ветер противоречий [Сборник]

И то правда: сроду в отвязно-безбожном хуторе не было церкви. Да не то что попы — тут парторги-то в смирные советские времена не задерживались. Занесла было несуразная сила в перестроечные годы каких-то сектантов с полиэтиленовыми лицами, с тягучими, как водоросли, речениями и гуманитарной помощью. Благотворительность в виде консервов и сухих супов хуторяне забрали, а иноверцев наладили из селения под улюлюканье. Хорошо хоть пацанва пинкарей не надавала. Вот так и закончилась духовная жизнь хутора.

Тогда еще Максимыч мастером не работал, а разоблачал на профкомах вороватых начальников. Теперь вот сам выкраивает раствор. Строиться-то пора! Надо бы «субботник» организовать — фундамент залить. Да с колхозанами Максим не хотел связываться, и работяг своих с бетонорастворного узла не резон звать. Тут объявился вездесущий Евфрат — то ли друг равнин, то ли пасынок плоскогорий, то ли кум королю, то ли сват министру. Шапочное знакомство у Максимыча с ним было с колхозных времен.

— Максак, ты, что ли, фундамент заливать собираешься?

— Не Максак я, а Максим, — напрягся мастер. — А тебе что?

— Какая разница: Максим, Максак. Главное, не чудак…

— Ты базар-то свой фильтруй…

— Ну горячий ты стал, корефан, — Евфрат примиренчески похлопал мастера по плечу. — Когда работал на зерноскладе, был поспокойнее.

Да, Максимыч с тех пор заметно изменился. И желтоглазый лукавец, с небритыми подельниками вывозивший с тока якобы подгнившее зерно, тогда тоже был другим — тщедушным и молчаливо-приветливым. Сейчас оплыл жирком и лоснился наглостью.

— Ну что тебе?

— Дело есть. Нужен раствор. Я ж у вашего Моисеевича дом купил, перестраивать буду, — сообщил любопытную новость новоиспеченный «земляк» Евфрат. — Рассчитаюсь сполна — реально. Даже так: сначала рассчитаюсь, а потом раствор заберу.

— Как это?

— Короче, я тебе бригаду бичей на время привезу. Они опалубку поставят, фундамент зальют. Не бойся, мои бичи в этом деле толк знают: кирка, лопата, и та горбата, — весело и с нарочитым акцентом пропел Евфрат.

Бригаду бичей он привез, как и обещал. Работали они ни шатко ни валко — сказано же: бичи — «бывшие интеллигентные человеки». В перерывах пили самопальную водку, выданную Евфратом «по полбутылки на рыло», и закусывали бесхитростным харчем. Катерина приготовила им наваристый краснознаменный борщ. Иные из бичей оживились, и Максимычу они уже не казались такими бесцветными и шелудивыми. Однако мастер не рискнул выслушивать жалостливые, разжижающие его хозяйскую суровость истории их падений, потому упреждающе матерился.

Подошел Лазарь Моисеевич вместе с родовой премудростью и наркомовским портфелем в руках, но без членистоногого нивелира. Последний ему был не нужен. Землемер-прозорливец, знавший, что хутор рано или поздно затопит, и продавший свой дом желтоглазому Евфрату, отбывал нынче на родину предков. Он омрачил складками лоб, где, очевидно, корчились мысли, вытер несоразмерным платком выдающуюся часть лица.

— Стройся, Максимка, стройся… — сдержанно сказал он и побрел через сатанинские заросли чертополоха.

Казалось, прямо в страну обетованную, но под взгорком его ждала высокомерная иномарка. Бичи опустили лопаты, как крылья смирения. «Им лишь бы не работать», — зло подумал Максимыч, однако промолчал. Перламутровый раствор растекался по траншее, как похотливое желание дьявола.

— Что он тебе сказал? — это Катерина застукала мужа с обнаженной и непонятной мыслью. — Лазарь Моисеевич-то наш?

— Наш, ваш… Уже не наш, х-х-холстомер хренов!.. — Максимыч скользнул взглядом по архипелагу веснушек на лице Катерины, державшей очередную стопку кирпича на все еще плодотворном животе.

Веснушек Катерининых на ее простецком лице он всегда стеснялся — выбрал же конопатую! Максимыч отвел взгляд, распылил его мимо удаляющейся фигурки Моисеевича. Золотящееся поле, волнуемое благонравным ветерком, подступало прямо к подножью взгорка. Максимыч почти осязал, как утучняется пшеница. Он смущенно крякнул, позлился на себя за доморощенную лирику. Ему, дипломированному технику по хранению и переработке зерна, пшеница всегда представлялась единородным буртом на току, подпревающим и горящим от избыточного процента влажности. Максимыч вырвал лопату у особо бесцветного бича и начал ворочать стервенеющий бетон. Черенок неблагонадежно затрещал. Наглядная простота и прямоугольность опалубки показалась ему хитромудрым лабиринтом. Он вдруг неуместно примерил очертания будущего геометрически правильного фундамента к своим невнятным жизненным путям. Максимыч устыдился собственной угловатой неудачливости, простоватого отчества, недавней трескучести и правдоискательства, а теперь — нарочитого тайного самоназвания: фундаменталист. Все оказалось так приземленно: стал мастером — подрезал свой непомерно бескостный язык, сам пресекает, хотя и побаивается, иных языкастых работяг. Бетон вот для себя «экономит». С этим желтоглазым лукавцем связался. На фига ему нужны были эти бичи! Знал же: нельзя иметь дело с таким народцем. Дернул леший.