Екатерина Сереброва - Нотариус

В одиночестве Остапенко сумел собрать все мысли в кучу и разложить их по полочкам. Открывшаяся ему версия событий десятилетней давности отнюдь не радовала. Запутывала, побуждала гору вопросов. Ему было противно принимать и осознавать такую правду. От нее Александру было гадко, отвратительно. Словно он окунулся с головой в ту грязь, которую описывал Коновалов, однако в отличие от Семена Викторовича, Саша не видел для себя выхода, не знал, где просвет. Соприкоснулся с заразой, и теперь не в силах ни смыть, ни излечиться от нее. Признание Коновалова оставило после себя неизгладимый шлейф самых мерзких впечатлений.

Боже, как низки помыслы Коновалова, что сейчас, что тогда. Разница только в степени и масштабности разрушений, которые они за собой несли. Но что из них хуже – открыто ненавидеть полмира и половину наций, смотреть сквозь пальцы на возможность убийства неугодных и быть причастным к самому настоящему террору, устроенному твоими отморозками; или столь же неприкрыто лгать бывшим врагам якобы о своей благосклонности, вести с ними дела и бизнес, изворачиваться, лишь бы урвать у них лишний кусок для себя любимого. Везде сквозило лицемерием, подлой, продажной душонкой. Так что лучше Коновалову уже никогда не стать. Как и заслужить уважение у Саши.

Остапенко вляпался по-крупному, связавшись с ним и позволив остаться. Но, несмотря на это, он был твердо убежден, что судьба дала ему шанс разобраться, покончить с прошлым. Поэтому отпускать Коновалова, как носителя столь важной информации, Александр пока и передумал.

До того, как отрубиться и без сил провалиться в сон, Саша еще покопался в вариантах, кто же мог желать ему смерти. Он вспоминал своих клиентов – память у него была, на удивление, цепкая. Затем всплыла недавняя ссора с соседом – однако повод был настолько ничтожен, что уж представить полуалкоголика Еремеева, расчетливо планирующего убийство того, кто не дал в долг денег, да еще столь прицельно стрелять (от прямого попадания Остапенко спасла собственная предосторожность – случайность), было никак невозможно. Из друзей у Саши имелась пара приятелей со студенческих лет (из-за одного из которых он и влип во все это), но те продолжали время от времени беззастенчиво пользоваться его природной безотказностью и о чем-то просили – в высшей степени невыгодно избавляться от такого бесконечного, бездонного «сосуда помощи». Конечно, они могли дать Коновалову наводку на Остапенко и специально заслать его к тому в дом, но слишком уж сложным, затратным и малоправдоподобным это выглядело, даже на вкус восприимчивого Александра.

Похоже, что Коновалов все-таки не при чем.

То есть с него, разумеется, все началось, но пуля – не с его подачи.

Так ни до чего Саша и не добрел в своих размышлениях, составил несколько заметок, забив их в телефон – только там он мог относительно гарантировать конфиденциальность записей. На часах не было и десяти вечера, когда Остапенко окончательно сморило.

Ночью Саша видел сон.

Маленький черный котенок терся о его ногу, призывно мяукая. Откуда он взялся в квартире – загадочный вопрос. Сперва Остапенко отмахивался от него, попробовал пнуть, но котенок был жалостливым и навязчивым. Сердце Саши дрогнуло, он погладил малыша. На кухне нашлось молочко и сухой кошачий корм, что странно, ведь животных они с Ниной никогда не держали. Обрадовавшись, что сумеет помочь котенку, Остапенко подхватил маленький комочек, умещавшийся в его ладони, и поднес к приоткрытому окну – первый этаж, котенку ничего и не будет, а в доме ему быть все же не положено. Выпустив его туда, Саша просунул на подоконник корм и молока на крышечке, после чего захлопнул окно. Черный котенок обернулся, и на миг его глаза озарились темно-зеленым блеском, а рот расплылся в мерзкой ухмылке.

«Такого никак не может быть», – подумалось ошарашенному Остапенко, оступившегося на ровном месте. Он протер глаза и вновь посмотрел в окно: на него смотрел обычный котенок, не способный выдавать эмоций, голубые глаза его были грустными. Но все же черныш со следами молока на мордочке спрыгнул вниз и скрылся в кустах.

Завтракал Саша в одиночестве и с полнейшим облегчением. Сиятельство не предоставило чести явиться за стол, и Остапенко в кои-то-веки по достоинству оценил поварской талант Антона Сергеевича – хоть кто-то в окружении Коновалова не был похож на потенциального убийцу. Впрочем, и перед ним Александр вовсе не собирался расслабляться: отраву через пищу еще никто не отменял. Тем более что Коновалов промышлял нечто похожим.