Юлия Вознесенская - Русалка в бассейне

– Помню, – кивнул инспектор. – Помню и то, как вы уже выстроили стройную систему доказательств ее причастности к убийству «русалки».

– Ах, оставьте, инспектор! – отмахнулась Апраксина. – На то и расследование, чтобы строить концепции одну за другой. По ходу дела отбрасывая негодные. Но за Анну я рада… В деле о «русалке». Однако, между прочим, осталось еще дело о смерти княгини Кето…

– То есть вы все еще подозреваете ее в убийстве княгини Махарадзе?

– Я подозреваю всех, с кого подозрения не сняты! – отрезала Апраксина. – Но, простите, я должна вернуться к беседе. – И она закончила по-русски: – Продолжайте ваш рассказ, Таня, прошу вас!

– Ладно. В общем, Наташка рассказала, как допекал ее муж своей экономией – до тех пор, пока вдруг неожиданно не разбогател.

– Каким образом разбогател?

– Она не говорила. Или говорила, но я не запомнила. Он сказал ей, что теперь они перейдут на другой уровень жизни, и начал он с того, что купил себе новый дорогой автомобиль. Но жить они остались все в той же квартирке, и работать Наташка должна была оставаться все на том же месте. Так она там и работала до тех пор, пока не решено было перебраться в Америку. Ну вот, это вроде бы все, что она успела рассказать о себе. Да, она еще намекнула, что в Нью-Йорке, если опостылевший муж не станет с нею считаться, она попытается от него освободиться и начать все сначала. Ну, а потом мы все больше вспоминали наших общих московских знакомых, а о своем Ошпаренном – это она так называла своего мужа, она не очень-то и хотела говорить.

– «Ошпаренный»? Это, видимо, от глагола «шпарен» – экономить.

– Может быть, – пожала плечами Татьяна. – Но так уж она его звала.

– Хорошо, Таня. Значит, все время прошло у вас в разговорах?

– Ну да. То есть мы, конечно, что-то ели, пили вино и очень много курили. Детство свое в Марьиной Роще вспоминали. Спать легли часа в три ночи… А утром Наташка меня разбудила и показала, где что в доме находится, какие-то советы наскоро давала. Потом явился Георгий и сказал, что отвезет ее в Блаукирхен и посадит на электричку. Мы расцеловались, поплакали на дорожку, и они уехали… А я осталась одна в чужой стране и в чужом доме. И больше я мою Наташку не видела и не увижу…

– К сожалению, Танечка, увидите: вам еще предстоит опознание тела своей сестры. Придется через это пройти…

– Да нет, я рада, Елизавета Николаевна, что могу и проститься с нею, и похоронить ее по-человечески, по-христиански… Ведь ее могли сжечь! Елизавета Николаевна, а тут у вас есть русская церковь, священника-то можно найти?

– Ну, конечно, моя милая! Так вы с сестрой верующие, православные?

– Ой, да ну какие же мы православные, Елизавета Николаевна? Грешницы мы и блудницы! Придешь в храм раз в году и стоишь в темном уголке, чтобы люди не догадались, кто ты есть. Мать с детства приучила раз в году на Пасху причащаться, вот и ходили. Не знаю вот только, ходила ли тут Наташка в церковь? А может, она в католичество перешла?

– В католичество? Не думаю. Надо же, вот и еще одна ниточка! Танечка, я постараюсь узнать, какого храма прихожанкой была ваша сестра и кто ее духовник. А уж похороним мы ее точно по православному обряду, у нас и кладбище есть возле русской церкви. Кладбище, правда, немецкое, но там многие наши русские похоронены. Кто бы мог подумать… А что же на ней крестика не было, на вашей сестре?

– А не носили мы их. В детстве мать не давала, боялась, что потеряем, а потом мы сами стеснялись… дуры были.

– И сейчас на вас креста нет?

– Нет…

– Как же так – в такое дальнее путешествие и без креста!

– Верно…

– А если я найду для вас освященный крестик – будете носить?

– Ой, да буду, конечно! Когда такие дела кругом творятся…

– Хорошо… Таня, ну а что было потом, когда Георгий увез Наталью в Блаукирхен на электричку?

– Да ничего… Я убрала немного после наших ночных посиделок, а потом Георгий вернулся. Он очень скоро вернулся, в десять часов.

– Вы заметили время?

– Случайно заметила! Наташка перед отъездом напомнила мне, чтобы я свои часы на два часа назад перевела, а часы у меня были новые, перед отъездом в Москве купила, и вот когда они уехали, я стала их переводить – а у меня не получается! Тут Георгий как раз вернулся, я его и попросила часы мне переставить. Было как раз ровно десять. Между прочим, руки у него дрожали, когда он их переставлял! – мстительно добавила она.

– Да, это в самом деле крайне подозрительно! – заметила Апраксина. – Но очень хорошо, что вы заметили время. – Про себя же она отметила, что таким образом у Георгия Бараташвили появилось алиби, подтвержденное отнюдь не заинтересованным лицом: она помнила, что садовый центр «Парадиз» открывался в десять часов утра. – Ну и как же вы, Таня, потом жили на этом хуторке?