Алекс Фрайт - Бумеранг

У сирийца задёргалось веко и плаксиво сморщилась физиономия.

– Анхар, – сказала она. – Три года назад ты сбил её фургоном.

– У-у-у, – прохрипел он, вывалив наружу язык, сплошь исцарапанный острыми обломками зубов.

– Мужчина, который тогда стрелял тебе вслед – это он?

Латиф повернул к ней голову. Говорят, глаза – это зеркало души. Ему не надо было кивать для подтверждения, но он кивнул. Нос у Латифа изрядно распух, но кровь уже перестала течь, и он не отрывал взгляда от её волос. Почему-то именно они завладели его вниманием, притягивали, как соломинка утопающего – не оружие, вновь оказавшееся в руке, и не прищуренные глаза молодой женщины, спокойно изучавшие его. Потом его губы шевельнулись.

– Русские… – прохрипел он. – Хрен вам…

– Я не русская, – мягко возразила она, чтобы не нарушить устанавливающийся контакт. – Но это сейчас не важно.

– Важно… – шептал сириец. Я сам….

Дальше Аста не расслышала и напряглась. Тупая крашеная сука, сказал он, или ей показалось?

– Мне надо знать, как он выглядит, чтобы не ошибиться, как ты. У тебя должно быть фото или видео. Где это все? В ноутбуке?

К её удивлению, сириец замотал головой и попробовал пожать плечами.

– В крайнем случае, меня устроит и устное описание внешности. Рост, вес, цвет глаз, волос… Короче, все, что рассмотрел. Хорошо бы и привычки, но на этом я настаивать не собираюсь. Ты же привязан к своей семье?

Распахнулась дверь. В комнату ворвался Слабко. Шумно перевёл дыхание. Передёрнул затвор.

– Уходить надо, – он покрутил головой. – Народу сейчас тут будет, ужас сколько.

– Десять минут у него ещё есть. Успеем.

– Какое там, – капитан вытер потный лоб. – Через минуту из нас кебаб делать начнут. Там желающих сотня, не меньше.

– Подгоняй пикап, – Аста вздохнула. – Жаль, с собой нельзя взять.

– Давай, я закончу один, – Шрамов отправил под ноги очередной плевок.

Он повёл стволом автомата. Переступил с ноги на ногу и шагнул вперёд. Под подошвой лопнул пакет с леденцами. Затем хрустнула пластиком кукла. Она подхватила ноутбук, быстро вышла наружу, захлопнула дверь и принялась искать в кармане сигареты, только пальцы, внезапно ставшие холодными и негнущимися, никак не могли уцепиться за пачку.

За спиной загрохотал автомат, и голуби, снова занявшие свои места на крыше, испуганно рванулись в стороны. Она вздрогнула и ощутила биение сердца где-то в животе, там, где ему совсем было не место.

Мелкие капли дождя собирались в тонкие струйки. Скользили по стеклу к карнизу. Провал между домами казался бездонным, а заострённые кровли возносились перед ним в мутное небо с едва заметным в окружающей серости расплывчатым диском луны. Мокрая мостовая далеко внизу, подсвеченная дёргающимся отблеском неоновой вывески какого-то банка, была пустынной. Только изредка ко входу питейного заведения в доме напротив подкатывало такси, разгоняя призрачный свет рекламы яркими лучами фар, и, забрав очередного клиента, оставляла ему невесёлую перспективу таращиться на промокший насквозь безлюдный переулок. Креспин невольно сглотнул слюну и прижался лбом к стеклу: там, всего за десять этажей и десять шагов через мостовую, были посетители, нормальная выпивка, беспечные разговоры, еда, в конце концов.

– Не маячь, Хромой.

Женский голос за спиной прозвучал раздражённо. Он усмехнулся про себя: впервые за время короткого знакомства его спутница не использовала местоимение. Всунул руку в карман, достал смятую пачку с сигаретами, залез внутрь пальцами, осторожно ощупал две последние, пересчитывая их снова и снова, затем вытянул губами одну и загремел спичками в коробке.

– Курево закончилось, – сказал, словно самому себе.

– У меня есть.

– Рад за тебя, Гальса.

– Сказала же, не маячь.

Он обернулся, насмешливо оттопырил нижнюю губу с прилипшей сигаретой, встряхнул коробком возле уха и хмыкнул:

– Трёшь их, трёшь, как…

– Договаривай, – зло бросила она и выпустила из рук носовой платок.

– Как кобель сучку.

Она прихлопнула ладонью россыпь тусклой латуни патронов на низком столике. Потом смахнула запястьем со лба прядь волос и вздёрнула подбородок. В неверных красноватых бликах вывески её распахнутые тёмные глаза, тонкие черты лица и желваки, перекатывающиеся от гнева на высоких скулах, вызвали у Креспина циничный смешок. В других обстоятельствах он, может, и промолчал бы, но третьи сутки бесполезного уединения с этой симпатичной девушкой заставили его напрочь забыть о хороших манерах.