Жан Висар - И снова Шерлок Холмс. «Кривая усмешка дамы пик», «Тайна замка Мэн», «Голова»

– Вопрос о существе того препарата, который был тогда применен. Этот флакончик привезли из Индии, и содержал он смесь некоторых одурманивающих алкалоидов, малых количеств яда кураре с добавлением вытяжки из каких-то восточных растений.

– Мы с Холмсом понимающе переглянулись.

– Единственно, что я хочу еще вам сказать, господа, чтобы окончательно закрыть эту тему, так это то, что события, о которых вам надлежит сейчас услышать, являются для меня самыми ужасными и трагическими на протяжении всей моей, богатой на разные превратности и, поверьте, непростой жизни. …Но в этом, господа, – голос ее опять дрогнул от волнения, – не люди, а теперь только Бог мне судья…

– А может и сам дьявол, – вдруг закончила она после небольшой заминки со странным смешком. И, если бы не заботы о Лизе – моей юной воспитаннице…

Голос ее задрожал еще сильнее, но она тут же взяла себя в руки, – а, впрочем, к делу, господа…

(составлен мною по памяти, с использованием записей,

сделанных инспектором Лестлейдом в своем блокноте. (Кстати, почерк – отвратителен!)

На следующее утро, джентльмены, после той, известной вам трагической ночи, все уже знали, что старая графиня скоропостижно скончалась, а уже ближе к вечеру Поль вернулся с секретного совещания, устроенного самыми близкими родственниками графини, на котором доверенным лицом покойной было зачитано ее последнее желание. Через него мне и стало известно, что дела ее были, не так уж и хороши, как все думали, а вернее, совсем даже не хороши. Оставшийся ей после смерти мужа действительно огромный капитал, брошенный на протяжении последних двух десятков лет, на попечение людей, мягко говоря, недобросовестных, а проще – настоящих ворюг и стяжателей, был практически полностью разграблен. Тоже немалая ее недвижимость, разбросанная по разным местам, находилась в полнейшем запустении, и требовала многолетней скрупулезной работы по ее приведению в надлежащий порядок. В частности, огромный дом, в котором графиня жила со всей своей многочисленной челядью, давно был заложен, часть загородных имений надлежало срочно продать за долги, ну и все остальное в таком же роде…

Родственники покидали это собрание со скорбным видом, и не потому, что им жаль было вздорной старухи, а исключительно потому, что хотя они и предполагали, что дела ее не так уж и хороши, но не думали, что все выйдет таким неопределенным и запущенным, а потому почти безнадежным.

Поль вернулся оттуда грустным и осунувшимся, потому что начинать новую, самостоятельную и свободную жизнь, как мы с ним планировали, в таком финансовом его положении было решительно невозможно. Наступили дни какого-то безысходного уныния. Тому причиною было, конечно, и совершенное нами это ужасное злодеяние. Мы даже как-то немного стеснялись видеть друг друга и говорить об этом. Я, сказавшись больной, все больше сидела дома, не совершая ни прогулок, ни выездов, ни визитов. Что было с Лизаветой Ивановной в те дни мне доподлинно неизвестно. Из письма же, полученного от нее, – накануне мы договаривались, что утром я должна буду получить от нее полный отчет обо всем происшедшем в доме старой графини после их приезда с бала, – я в подробностях узнала о том, что произошло там той страшной ночью.

Что касается Поля, то он проводил все это время в кутежах с многочисленными своими приятелями, да в карточной игре. Он-то и принес мне на другой день весть о том, что знаменитый Чекалинский собирается из Москвы к нам, в нашу северную столицу. Это был человек, о котором знали лишь, что, как пишет об этом Пушкин:

«В Москве составилось общество богатых игроков, под председательством славного Чекалинского, проведшего весь век за картами и нажившего некогда миллионы, выигрывая векселя и проигрывая чистые деньги».

Никто из людей нашего круга в лицо его не знал. Говорили, что в Петербурге последний раз бывал он очень давно, а обретался все больше заграницею. Тогда-то у меня и возникла эта идея насчет Германна. Я попросила Нарумова, который был от меня без ума, а потому мог выполнить все, что только я захочу, следовать за немцем неотступно, куда бы тот ни направлялся, и сообщать мне о каждом мало-мальски серьезном его шаге. Нарумову это было не сложно, так как они с Германном давно считались близкими приятелями. Безумный, на первый взгляд, план – заставить обуреваемого алчностью немца сыграть, в задуманной мною нечестной игре, поставив на кон все свое состояние, складывался на удивление легко и успешно.