Жан Висар - И снова Шерлок Холмс. «Кривая усмешка дамы пик», «Тайна замка Мэн», «Голова»

– Эсквайру – после небольшой паузы добавила она, так как никаких других титулов кроме этого у нашего знаменитого консультанта, к глубокому ее сожалению, пока не было.

От этих слов у меня буквально подкосились колени, и я чуть не сел в стоявшее сзади меня кресло, что ни смог бы себе простить потом всю оставшуюся жизнь, потому что именно в этот момент, пропущенная преувеличенно почтительным жестом инспектора, в комнату вошла женщина. Вернее, даже не женщина, а, судя по ее изысканным и, я бы даже сказал, слегка высокопарным манерам, настоящая леди. Я сразу понял, что это и есть та самая графиня Томская, урожденная княжна Полина из прочитанной нами два дня назад воистину волшебной книжки. Да, Холмс был прав – это было чудо. Чудо, которое случается только в детских сказках.

Вуаль прикрывала ее лицо, и казалось, что сейчас она поднимет свою изящную руку в серой перчатке из тончайшей лайки, изысканно отбросит эту вуаль вверх, на широкие поля своей шляпки, и я увижу сияющие задором молодости, бездонные глаза и обольстительную улыбку той далекой, прелестной в своей какой-то особенной красоте, русской княжны. Как будто она, как птица Феникс, выпорхнула оттуда к нам, сюда. Выпорхнула из навеянных белыми вьюгами северных снов великого писателя…

Мы с Холмсом почтительно поклонились. Дама тоже слегка кивнула и, не сказав ни слова, медленно прошла по ковру, тяжело опустилась в кресло для посетителей, стоящее у стола. Романтический морок спал с моих глаз. Перед нами сидела умудренная жизнью и уже слегка уставшая от нее пожилая леди. Мне показалось, что сквозь вуаль она смотрит прямо на меня.

И тут со мной что-то произошло. Казалось, пол на секунду куда-то провалился, какой-то грязный туман и смутные тени заколыхались перед моими глазами. На мгновенье мелькнуло видение слабо освещенной комнаты, и какая-то тень в кресле чуть видная на фоне ночного окна. Это длилось буквально мгновение, и вот я снова стою здесь, в нашей гостиной, с бешено колотящимся сердцем. Стою рядом с Холмсом, прислонившись, как и он, к подоконнику одного из наших высоких стрельчатых окон, и тоже спиной к свету, а Лестлейд, как верный пес, занял охранную позицию, подпирая косяк приоткрытой двери. Его яркий клетчатый пиджак, с огромными накладными карманами, длинный коричневый шарф, обмотанный вокруг шеи, и такого же цвета гетры, заправленные в желтые башмаки на высокой шнуровке, крепко сшитые из грубой свиной кожи и забрызганные свежей грязью, резко контрастировали со скромным, но изысканным нарядом старой графини…

Было все это со мной или только привиделось? Нервы – не к черту! Надо бы сегодня вечером вызвать фельдшера и облегчить кровь, – подумал я. А в комнате тем временем повисла гнетущая пауза.

– Мадам, – Холмс первым прервал это тягостное молчание, – я хотел бы сначала поблагодарить вас, за то, что вы, не посчитавшись с немалыми тяготами проделанного вами путешествия и, не оставив без внимания просьбу моего старшего брата Майкрофта Холмса, исполняющего в настоящее время чрезвычайно важные функции помощника при министре иностранных дел, любезно согласились посетить нас и, надеюсь, не откажете нам в любезности ответить на некоторые вопросы, которые я намерен вам задать? Это, мой друг и помощник доктор Ватсон. Инспектора Лестлейда, я надеюсь, представлять вам нет необходимости.

Безукоризненная вежливость Холмса ни в коей мере не компенсировала его ледяной холодности.

Я еще раз вежливо поклонился, Лестлейд у двери приподнял свое неизменное клетчатое кепи, достал блокнот, и дальше все время, что-то непрерывно строчил в нем на протяжении всей нашей последующей беседы.

– Благодарю вас, мистер Холмс, – начала графиня, и мы впервые услышали ее глубокий, полный достоинства, достаточно низкий, грудной голос. – Благодарю вас, сэр, за правильно выбранный и, единственно возможный в такой ситуации, тон нашей беседы. Ваша исключительная вежливость и, несмотря на известные вам обстоятельства, уважение к моему титулу и возрасту, заставляет и меня, со своей стороны, проявить в ответ максимальную откровенность в освещении интересующих и, к моему безграничному изумлению, откуда-то известных вам приватных событий моей жизни пятидесятитрехлетней давности. В своем письме ваш брат, сэр, Майкрофт Холмс, просьбам которого я, в силу известных обстоятельств, о которых умолчу, отказать никак не могу, написал мне, что вас интересует. А именно все то, что произошло в Петербурге в период времени заключенный между днем смерти, известной вам графини***, бабушки моего, ныне покойного мужа, графа Петра Александровича Томского, и вплоть до момента нашего с мужем отъезда из России в Англию, которую ни он, ни я, ни разу не покидали с тех пор. Сразу же хочу ответить и на поставленный им в письме прямой вопрос, – голос графини предательски дрогнул, но она справилась со своими чувствами и продолжала: