Эллина Наумова: Будьте здоровы, богаты и прокляты. Полина и Измайлов

– До чего все в мире несуразно. Такое ощущение, будто после прекрасной премьеры получила в переходе по физиономии. Надо же было додуматься! Меня купили, чтобы его проверить! Хорошо, что он не в себе, а то обижаться впору. Ну что я несу, плохо, а не хорошо… Все, Полина, взбодрись и помни: ты сейчас идешь расслабляться в теплой воде, а не топиться.

3.

Не будь у меня других богемных знакомых, я бы подольше концентрировалась на Даниле Арове. Но вообще-то его срыв меня не потряс. Не такое видела и слышала. Все, что они в аффекте несут, необходимо поскорее забывать. Это – неизвестный язык, в котором нам слышатся знакомые слова. Они после сами себя поедом едят, кто тайно, кто явно. Особенности психики. Без них они бы инженерили или учительствовали. Впрочем, у инженеров и учителей тоже свои особенности. Как говаривал один старый доктор: «Признайся мне, кем и сколько лет ты проработал, и я безошибочно поставлю тебе не меньше трех диагнозов». Будучи столь подкованной, я быстро занялась собственными делами. Зимний дождь все еще шел, но я наконец-то сообразила, что не в квартире, а за окном. Биться в путах тоски смысла не имело.

Однако, похоже, беда уже ненавязчиво курировала Данилу, неслышно за ним подглядывая, и незримо его подслушивая. Едва я включила компьютер после вожделенных водных процедур и пития мелкими глотками зеленого чая, как неведомый наглец на лестнице принялся исполнять на моем звонке мелодию. Добро бы что-нибудь приятное. Но он похоронный марш вызванивал.

Так, и я впала в маразм «предчувствия задним числом». И я пытаюсь сделать вид, будто связала разговор с Данилой и безвкусную выходку выпендривающегося шутника. А ведь совсем недавно относила подружке в роддом передачу и, пока ждала записки из палаты, исхихикалась. Пятерым дамам разного возраста сообщили, что их родственницы успешно посягнули на изменение численности человечества. И все пятеро, незнакомые, в разное время оказывавшиеся у окошечка дежурной, восклицали:

– В четыре (пять, шесть и т.д.) родила? То-то я ровно в этот час проснулась (споткнулась, чашку на счастье разбила и т.п.). У одной дамы даже цветок минута в минуту на подоконнике расцвел.

Словом, признаюсь, хотя соблазн объявить себя провидицей и велик, но ни о какой беде-кураторше я тогда не думала. Решила: «Не по мне звонят в мою дверь. Вряд ли человек станет предупреждать о своих дурных намерениях столь громко и недвусмысленно». Минуты три я терпела. Затем, находясь на том этапе носорожьей ярости, когда у зверя наливаются кровью глаза, я с носорожьей же грацией подкралась к двери, проигнорировала глазок и распахнула ее.

С лестничной площадки в прихожую ввалился Федор Пансков. Буквально ввалился, как прислоненный к косяку после чистки снегом ковер.

– Поль, изобразить ползучего режиссера пластическими средствами? – спросил он заплетающимся языком.

Денек выдался щедрым на «деятелей культуры и искусства». Я поняла, что упрекать Федора в исполнении траурной музыки на звонке бессмысленно. Он был здорово пьян, но не беспамятен. Мужчина просто развлекался: рассказывают же анекдоты про похороны, и все смеются. Кроме того, злиться на него, наблюдая пантомиму «режиссер ползучий», было невозможно. Очень уж способный гад: умудрялся как-то внушить, что именно режиссер ползет, и никто другой.

Представление завершилось возле стола. Пансков чинно уселся в кресло, взболтал содержимое моей чашки («Будь благословенна сия жидкость»), влил в себя в один прием и заорал:

– Полина, какая благодатная горечь!

– Зеленый чай, Федор, всего лишь. Когда мне его рекомендовали, гарантировали изумительное самочувствие и настроение после приема. Я впервые заварила по инструкции, попробовала и сразу сообразила – не лгали. Уже от того, что употребление этой пакости закончилось, и самочувствие, и настроение резко улучшались. А потом я втянулась, кофеина в нем очень много.

Федор Пансков сделался пьяно галантен. Извинился за вторжение, выразил готовность немедленно убраться, если он некстати. Но даже не приподнялся с места. И стало очевидным, что визит-то деловой. Подурачился мужик, пар выпустил, теперь не взорвется от переполняющих его замыслов. У тридцатипятилетнего Панскова было в избытке, даже переизбытке идей, ему никто, кроме оголтелых завистников не отказывал в талантливости, поговаривали о мощной энергетике и необыкновенной эрудиции этого господина. Федору не доставало связей и умения прогнуться перед нужными людьми. Однажды я видела, как он стоически пытался. Даже у меня создалось впечатление, что он попросту пьяно измывается. Что почудилось благодетелю, неизвестно, но вместо помощи он дал Федору в морду.